Дмитрий Емец - Гроб На Колесиках

4.

Когда мы вновь оказались в комнате с трясиной, за нашими спинами уже слышалось яростное гудение. Уничтожив сдерживающую его преграду, Огневик уже протягивал к нам свои руки - языки пламени. Заскочив в спасительную комнату, мы замерли возле шевелящейся, бурлящей трясины. Ее обитатель, которого Настя назвала Жижевиком, видимо, собирался выползать наружу. Сообразив, что стоять возле дверей теперь опасно вдвойне, я решительно, не давая ей испугаться, подтолкнул Настю вперед, и мы с ней совершили ни не скажу, чтобы головокружительный, но, поверьте, весьма запоминающийся прыжок над трясиной. Настя потом утверждала, что, пока летела, перед ее мысленным взором пронеслась вся ее жизнь. Если так, то я ей завидую, потому что перед моим мысленным взором ровным счетом ничего такого не пронеслось. Я только успел подумать: "Щас ка-ак булькнемся!!!" Вот, собственно, и всё. Однако мы не булькнулись, а вполне благополучно приземлились на небольшой сухой площадке на другой стороне комнаты. Жижевик поднялся на ноги. Его огромная, облепленная тиной фигура медленно возвысилась над болотом. Едва ли его пригласили бы участвовать в конкурсе красоты, разумеется, если бы этот конкурс не проводился среди монстров. Здесь он вполне мог бы претендовать на первое место. Жиживик был похож на склизского белого крокодила. Голова у этого была человеческая, совершенно лысая, без ушей и носа. И, разумеется, все это - и кожа, и лицо, и хвост - было покрыто толстым слоем жирной грязи. Взгляд чудовища скользнул по стенам и остановился на нас. Отвратительный рот растянулся в ухмылке, которая напомнила мне ухмылку одного моего приятеля-обжоры, который ухмылялся точно так же, когда на тарелке в школьной столовой ему попадалась одинокая несчастненькая сосисочка. Укрываясь от взгляда чудовища, Настя нырнула за мою спину. - Спорим, он сожрет тебя первым? - пискнула она. Тяга спорить по пустякам не оставила ее и в эту последнюю минуту. Это подтвердило мою версию, что человек и перед смертью остается таким же, каким был всю жизнь. - Спорим, что ты будешь первым? - нетерпеливо повторила она. - Мне же лучше, Чурилова. Меньше мучаться, - сказал я. - И представь, тебе придется смотреть, как меня пожирают. Не самое приятное зрелище. - Я сниму очки и ничего не увижу. И потом, возможно, Жижевик наестся тобой, а меня не тронет, - заявила Настя. Мне оставалось только хмыкнуть. Ну она и экземплярчик! Всё уже продумала! - Спасибо тебе, мама, что ты не родила меня девчонкой! - пробормотал я. - Это точно. Девчонка из тебя была бы никудышняя, - мгновенно парировала Настя. Я завистливо вздохнул. В любой словесной пикировке Чурилова положительно меня забивала. Топила как щенка. Жижевик неторопливо выползал из болотца. Кажется, он нарочито смаковал момент, когда вцепится в нас. - Прости меня! - шепнула мне Настя. - Я была не права, когда предложила тебе забежать к Жижевику. Лучше бы нас сжег Огневик. Это было бы быстрее. Я великодушно промычал, что прощаю. Приятно, когда человек умеет сознавать свои ошибки. В комнату осторожно просунулся вначале язык пламени, посланный на разведку, а затем с глухим шипением ввалился Огненный Дед. Борода его так пылала, что на него было больно смотреть. Глаза сразу начинали слезиться. - А вот и он! Легок на помине! - проворчал я. Ощутив позади себя ненавистный жар, Жижевик стал недоумевающе поворачивать лысую голову. - На твоем месте я был бы пошустрее. У тебя появился конкурент! - заметил я, ощущая сам себя шутящей сосиской. Эдакой колбасой, остроумно шкворчащей на сковородке. - ОНИ МОИ! МОЯ ДОБЫЧА! ОТДАЙ ИХ МНЕ, МОКРЫЙ СЛИЗНЯК! - прошипел Огневик. - Не отдам! Уходи к себе! Остынь! - угрожающе заклокотал Жижевик. Сравнение с мокрым слизняком ему определенно не польстило. - НЕ СВЯЗЫВАЙСЯ СО МНОЙ, ГУСЕНИЦА! Я ТЕБЯ СОЖГУ! Жиживик не ответил. Вернее ответил, но по-своему: он плеснул хвостом, окатив Огневика грязью. Грязь зашипела. - АХ ТАК! НУ БЕРЕГИСЬ! Огневик бросился на Жижевика, окутав его своей огненной бородой и обняв языками пламени. Зарычав, Жижевик в свою очередь захватил огненного деда громадным хвостом и, сбив его с ног, утянул в трясину. Трясина заходила ходуном, заклокотала, бешено забурлила. Комната окуталась влажным паром. На поверхности показывались то языки пламени, то зубцы склизкого хвоста. - Прыгай! Бежим отсюда! - крикнул я Насте. - Я не могу через пар и огонь! Спорим, мы упадем в кипяток и сваримся! - Спорим! Закрой рот одеждой! Скорее! Я вцепился девочке в руку, дернул и - ей ничего не оставалось, как прыгнуть следом за мной. На мгновение нас обдало жаром. Мне почудилось даже, что он опалил мне брови и ресницы. Выскочив в коридор, мы захлопнули за собой дверь. При этом моя взбаломошная спутница по своей рассеянности едва не отхлопнула мне палец. Ну это пустяки, мелочи жизни, так сказать. Я посмотрел на Настю. Ее балахон дымился, так же, как и мой свитер. Коридор после прошедшего здесь Огневика был весь в копоти. - Чурилова, ты жива? - спросил я. - Спорю, что нет... то есть, что да, - ошалело ответила она, озираясь. Нашего друга в шляпе не видно. Хотя нет, видно... Вот он стоит. Похоже, у него магия закончилась. Не рискуя слишком приближаться к нему, мы прошли мимо слегка закопченного толстяка в шляпе. - Вот уж по кому я не успел соскучиться! - проворчал я.

Глава восьмая.

БАРХОТНАЯ ТРЯПОЧКА ДЛЯ УХОДА ЗА ТАЛИСМАНАМИ

Девочке Верочке приснился огненный палец. - На кого мне показать? - спросил палец. - Покажи на дедушку! - ответила девочка. Палец показал на дедушку, и на другой день дедушка умер. Ночью девочке снова привиделся палец. - На кого мне показать? - На тетю! - сказала девочка. Палец показал на тетю, и тетя умерла. Едва тетю похоронили, девочке снова приснился палец. - На кого мне показать? - На на кого! - задрожала девочка. - Нет, так не пойдет. Или говори на кого, или я покажу на тебя! Верочка во сне задумалась. - Палец! Покажи на себя! - крикнула она. Огненный палец показал на себя, страшно закричал и погас.

"Огненный палец".

1.

Коридор менялся. Чем дальше, тем он становился наряднее. Обои в мелкую виселичку закончились и начались обои в красненькую мясорубочку. Потолок был неумело, но старательно разрисован желтыми топориками. Кое-где к нему, очевидно, для разнообразия были подвешаны и настоящие топоры. Между ними живописно болталось два проткнутых вилами скелета. Лица мраморных статуй становились все печальнее, впрочем, среди них попадались и бодрые деловые субъекты, вроде нашего общего знакомого - толстяка в шляпе. Если не считать нескольких пустяков, вроде гигантского паука, через сеть которого нам пришлось перебираться и дремлющего рыцаря в доспехах, которому Настя нечаянно наступила на ногу и который от этого, разумеется, немедленно проснулся, наша прогулка была довольно приятной. В комнаты мы решили пока не соваться, во всяком случае, пока что-нибудь не подскажет, что перед нами та самая комната. - Ты когда-нибудь в кого-нибудь влюблялся? - спросила у меня Настя. Вопрос этот был задан непосредственно после того, как увязавшийся за нами рыцарь зацепился о ножку декоративной гильотинки и с грохотом развалился. При этом странным образом обнаружилось, что внутри доспехов ничего нет. - Влюблялся... Ну... э-э... Я забормотал что-то невнятное. На самом деле я влюблялся лишь однажды, в девчонку, которая полтора месяца гостила у наших соседей по даче. Но эта девчонка встречалась с какими-то великовозрастными типами, и на меня обращала не больше внимания, чем на шланг для полива огорода. Помню, я целыми днями следил за ней из-за забора, но увы! Максимум, что мне удалось, это передать ей однажды спикировавшую к нам в лопухи летающую тарелку. Потом лето закончилось, мы уехали с дачи, и моя любовь выветрилась в один или два дня. Не знаю, смогла ли Настя извлечь из моего невнятного мычания эту роковую историю. Очень в этом сомневаюсь. - А я однажды влюбилась, - призналась Настя. - Да? - ревниво спросил я. - В нашего нового историка, - продолжала она, рассеивая мои сомнения. - Любила его месяца два как дура. Даже любовные письма ему писала, правда, не отдавала. А он оказался таким гадом, что влепил мне три двойки в журнал за забытую сменку. Ну разве можно было его после этого любить? - За сменку двоек не ставят. К тому же трех сразу, - сказал я. - Это у вас не ставят. Но я думаю, на самом деле он поставил мне двойку не за сменку, а за котлету. - За котлету? Чурилова слегка смутилась. - Понимаешь, у меня такая бабушка. Она вечно сует мне в школу всякие там бутерброды, яблочки, яйца всмятку. И притом подкладывает потихоньку, когда я не вижу. - И мне тоже! - признался я. Настя кивнула. - И вот в тот день она положила мне с собой котлету, а я ее уронила и не знала, куда с ней деться. Выбросить, вроде некуда, а в сумку сунуть - только все заляпаешь, она же жирная. Тогда я положила ее в кульке рядом со своим стулом, а кто-то из мальчишек стащил ее и подложил историку в ботинок. У него, понимаешь, привычка во время урока снимать один туфель. Снимет, положит ногу на ногу и носком качает. Вот они ему в пустой туфель котлету и сунули. Историк потом вставил ногу и - сам понимаешь, все размазалось. По кульку, по ноге. - Но как он узнал, что это была именно твоя котлета? Она что была подписана? Настя нахмурилась. Видно, это воспоминание до сих пор вызывало у нее досаду. - Представь себе, была. В кульке с котлетой случайно оказалось мое любовное письмо. Письмо к нему. Я, понимаешь, их много писала, - буркнула она. - ЧТО??? Я расхохотался. В эту минуту я почти любил Настю, уверенный, что такая дурацкая история может произойти только с исключительными людьми.