Плюс - Макэлрой Джозеф

Обратно принесла она не его пульс, а щепку, крупную, которая вошла в его руку на изгибе.

Но где же его пульс? Он спросил об этом смуглую медсестру. Он припомнил ее и припомнил медсестра.

И сейчас на орбите свитые оптические волокна уже перенацелили себя, пульсируя вкось наружу через стенку тракта, составляя карту с кодированной сеткой того места, куда они направлялись, уходя. Имп Плюсу было интересно, не Земля ли возвращала ему его пульс. И вот его зрение снаружи мозга! Взор перемещался между тонкой дымкой и одиночной ясностью контуров, нарисованных на черной доске, которая была зеленой. Но суть была в том, что он перемещался пульсацией. Пульс исходил из какого-то места.

Имп Плюс выискивал волны, сворачивающиеся в щепки. Но видел лишь щепки. Имп Плюс думал ответить Центру, но не развернул свою Концентрационную Цепь на согласованный размер и лишь выговорил: ГЛЮКОЗА ХОРОШО. ГЛЮКОЗА ПРЕКРАСНО.

Имп Плюса интересовало, знал ли он по-прежнему, как активировать до определенного размера Концентрационную Цепь. Слабое Эхо знало, но Имп Плюс отпустил Слабое Эхо.

Имп Плюс обнаружил, внутри фонаря своего мозга, волоски, как морские нити, бьющиеся вместе. Но вместе, как отдельные комплекты. То есть один комплект стучал медленно, другой быстро, следующий беспокойно, однако в собственном потоке туда и сюда. Потому Имп Плюс выделил линию Земли, и это теперь было труднее, чем сосредоточиться на линии датчика глюкозы, но затем он прекратил хотеть сообщать Центру о волосках. Раньше он видел волоски не такими длинными, но заметил их лишь сейчас в нижнем свете, когда они не росли. Он отпустил линию Земли, хотя Центр мог бы ответить на его хорошо и его прекрасно. Ему хотелось смотреть. Но когда он смотрел, стучания вновь, вновь и вновь разделялись на ощущение большее, чем то, на какое могли рассчитывать Центр и Слабое Эхо, и большее, чем темнота.

Когда он сразу осознал присутствие многих комплектов волосков, каждый постоянен в своем медленном, быстром, ровном или неизменно рваном ритме, оказалось, что здесь больше. Он прошел от одного конца своего ощущения до другого, так что некоторые комплекты образовали линию. Затем переместился назад на разряд или разрядом выше. Когда перекладины казались параллельными друг другу, углы начали поворачиваться. Поэтому лестница стала круглой лестницей. Но округлость куда-то свернула и была больше сеткой. Сетка распростерла свои комплекты или узлы крохотных волосков так, что, когда он смотрел, это движение было пробегом пространства, искривленного вдоль вечно заново открывающейся возможности градиентов.

Которые, высматривая, чтобы увидеть больше, он умножил.

Он высматривал, откуда шла пульсация многочисленных пульсаций.

Внизу — словно бы далеко внизу — дротика видно не было, там, где синий разряд сопроводил последний доклад Слабого Эха (Гипоталамус активен).

Ниже этого была пламенная железа, от которой он держал расстояние свернутым. Пламя сейчас было менее свернутым, однако гораздо менее ярким. Но со светом не только низким, но более другим.

Поля раскачивающихся бьющихся пучков морских волосков расходились повсюду. А Имп Плюс не расходился.

Он не смотрел наружу в поисках конечностей и щепок. Не проверял водоросли и окно, на котором не было прицельной сетки для измерения положения. Не видел, может ли он сейчас выработать линии к датчикам. Или к Земле.

Он собрал себя хваткой. Он был на мягко-сером и клеево-белом.

Как-то не так давно он спускался по одной стороне и поднимался наружу подругой. Но сейчас тянулся к носу и корме. Сердце, пульсирующее пульсами, было, думал он, мозгом! Должно быть им.

Он один знал. Потом расскажет Центру. Посмотреть, что скажет Центр. Однако ему хотелось не рассказывать Центру.

Поля многоволнистых пучков касались Имп Плюса, когда он раскрыл хватку на продольной оси. Он не знал, где на нем волоски его касались, что были частью его. Мягко-серые и клеево-белые по-прежнему содержали янтарные люмены Солнца. Эти люмены сейчас были не пакетами. Они повсюду были одним засасыванием. Рука Солнца удалялась, но оставила то, чем стал его свет в хранилище мозга.

Его хватка взялась вести его зрение. Он не знал, что вело что, хотя и соображал. И сейчас волнообразные поля собранного пучками сетчатого пространства, выросшего открытием от лестничной конструкции, сначала прямой, потом круглой, потом повсеместной, теперь выделились на каждом конце изогнутого каверномера его хватки в крестообразной перекладине силы, похожей на борозду.

Да. Перекладина, планка. Но пространство. Короткое оживленное пространство. Между полюсами более оживленными, чем отдельные луковицы электрического глаза. Полюса, питаемые зарядом процесса, обращающего каждый постоянно от отрицательного или положительного к обоим.

Перекладина или планка, насаженная на каждый из зубьев желания, пропахивала безмолвно борозду вниз и внутрь. Перекладина, планка или отделенный радиус.

А далеко внизу под ним, ниже волокнистой головки мембраны, грызущей длинную брешь, также ниже точки розового желудочка, мерцающего между двумя внешними желудочками, что нынче с убыванием Солнца казались далекими, отдельными, равными формами рыб стоймя или охвостившихся дельфинов, выгнувшихся в танце, — и ниже и перед некогда обесцвеченным, теперь затененным перекрестьем глазных трактов была разворачивающаяся и более совместная пламенная железа, которая все еще нагревала до коричневых, бордовых и янтарных пределов четыре тела, бывших одним и там, где некогда ярко вспорол синий дротик.

В той точке боли от синего дротика, как раньше сказало Слабое Эхо, какая-то часть была активной. Если те тела или островки внизу над пламенем были там, где Слабое Эхо подразумевало, слово для этой части не имело значения. Вокруг прямой линии данных Слабого Эха Имп Плюс мог завернуть спираль, даже если не мог рассмеяться. Рука калифорнийской женщины взбежала по спиральной лестнице его позвоночника. Позже она поднесла маленькую смуглость своих сосков к нему, чтобы превратиться в одно сплошное лицо, затем в лоно его открытого рта, затем в многочисленные сосочки ее бархатного языка: и все принесли с собой это желание, растворившее в собственном неизвестном страх того, что должно было наступить: раскладной операционный стол, что загибался вверх от стола к стулу и обратно к столу в конце, и ранее смуглолицая медсестра, запустившая иглу в изгиб его руки, словно чтобы вытянуть из него то, что в нем было и не позволяло уйти со всем остальным.

У него было много изгибов — он видел их, — но не было руки. И если часть, которую Слабое Эхо назвало, была тем, в чем был синий дротик, эти тела внизу над пламенной железой — не одна часть, а четыре. И притом кластеры. Покамест.

Из этих семейств, изо всех поворотных углублений и окрашенных движений, как видел Имп Плюс, Солнечный луч удалялся. Имп Плюс припомнил, что белесый и пепельно-рыжий, зеленый с позолотой или посеребренно-желтый не относились к плоскостям и камерам, к веретенам, брешам, мешочкам, каплям и пористым кожам, которые содержали их, как миллионы Солнечных кровей. Но некоторые морские волоски толстели, затем сужались в узел, не такой, как их раскачивание, и становились гуще в объективоподобной прозрачности, словно бы качая цвет где-то еще лишь с одной целью — сократиться в цвет снова. И цвет здесь или ниже по плоскостям, или набухание капель могли показать оранжевый или сине-зеленый с точки внизу, но потом стать мелово-бурый или розовым с подпалиной с высоты — скажем, десяти часов.

Десять часов поступило к нему. Слово для места, откуда смотреть. Принадлежали ли все цвета этим частям? Части и их колонии, чей цвет менялся в зависимости от того, откуда на них смотреть, знали, как удержать свой цвет или если не их цвет, то их привязки к нему и к бегущим ветрам Солнца.

А к Имп Плюсу?

Образовалась его хватка. Именно этого он хотел. С носа и кормы. Направляясь наружу, вниз, внутрь. Ведя к носу и вслед за перекладинами, которые выгибались дугой и дальше через холмы, сделанные, как и раньше, из тех же прутиков, колючек и усиков, и тех же клеевых клеток, липнущих языками к стеблям, как и раньше, когда Имп Плюс передвигался сквозь стороны мозга.