Грибница - Дикий Носок
«Стекло бей! Бей стекло, дура!» – вопил во весь голос Родионов, стоя у окна основного здания. Рядом причитала, хватаясь за сердце, плохо прощупывающееся за внушительным бюстом, уборщица. За ровным гулом огня Нина Петровна их не слышала.
Пожарные приехали быстро, но пристройка уже пылала, точно нефтяная скважина. Все, что им оставалось – попытаться спасти основное здание школы, бульдозером разрушив деревянную галерею, соединявшую их.
***
«Ништяк, ребята,» – возбужденно теребил подскочивший Рыло за рукав куртки Болена. – «Сгорела. Она и вправду сгорела. Как мы вчера и говорили.»
Школьники, пришедшие утром на занятия и тут же отправленные по домам, никуда, конечно, не пошли. Даже самые мелкие, не говоря уж о старшеклассниках, толпились поодаль пепелища. Ближе не подпускала милиция. Пожарные уже уехали, улив все водой и раскидав обломки обгоревших бревен и досок. Пришел черед милиции. На пепелище копошились какие-то люди не в форме.
«Т-с-с. Заткнись, придурок. Чего несешь?» – тряханул его со всей силы Славик. Голос его был неожиданно злым и резким. Рыло не удержался на ногах и сел в грязь.
«Ты чего?» – испуганно загнусил он. – «Чего я такого сказал?»
«Дебил,» – обменялись презрительными взглядами Болен и Шпингалет. – «Вали отсюда. И рот не разевай, когда не спрашивают.»
Пока обиженный Рыло, тяжело сопя, поднимался на ноги, его приятели шныряли взглядами по толпе.
«Да нет ее тут,» – подытожил Шпингалет.
Болен согласно кивнул. И чего он испугался? Почему сразу подумал о ней? Причем тут Ксюха? Однако ж. Почему-то было неспокойно.
Рыло размазывал грязь по штанам в безнадежной попытке отряхнуться. Слезы наворачивались на глаза от обиды.
«Вы что, поцапались?» – подошедшая Ирина презрительно оглядела извазюканного парня. Вечно он – неряха, в каких-то пятнах, потеках, разводах. А ведь мамочка наверняка каждое утро из дома чистеньким выпускает, наглаженный носовой платок в кармашек сует, да ботиночки начищает. В жизни бы к нему не подошла, если бы не общая компания.
«Да я вообще ничего не сделал,» – возмущенно забухтел Рыло. – «Я только сказал.»
«Что сказал?» – уцепилась за слово, будто за крючок, Ирина.
«Ну мы только вчера болтали, что если школу поджечь, то никто не догадается кто это сделал.»
«Вы сдурели?» – покрутила пальцем у виска Щетинкина.
«Да нет, мы просто так. Трепались.»
«С кем трепались?»
«Ну как обычно. Я, Болен, Шпингалет и Ксюха.»
«И где она, Ксюха?» – обвела взглядом толпу школьников Ирина.
Рыло тоже недоуменно огляделся.
***
Родионову не понадобилось много времени, чтобы сложить два и два. Свою младшую дочь в распахнутом пальто, без шапки и с расстегнутым портфелем, придурковато хихикающую и стремглав выбежавшую из школы. И пылающую ярким огнем пристройку, чьи обугленные стены торчали гнилыми зубами, пока их не припорошил первый снежок.
Довольно скоро выяснилось, что это был поджог. Родионов свою дочь не сдал, соврав на голубом глазу, что никого кроме уборщицы и пары пацанов, когда пришел в школу не видел. Та, в свою очередь, тоже назвала нескольких школьников и учителей. Но никто не припомнил Ксюху. Везло же ей, паршивке.
Дочь была, словно помешанная. В течении первых суток после происшествия она то плакала, то смеялась попеременно. Потом уснула и проспала, почитай, два дня. А после замкнулась в себе, стала еще более мрачной и нелюдимой, чем обычно. На школу Ксюха вообще забила. Но в общей суматохе никому не было до нее дела.
Три дня занятий в школе не было совсем. Потом они возобновились. И так донельзя разбухшая школа никак не могла вместить всех учеников. Под учебные классы были приспособлены все мало-мальски подходящие помещения, даже тир, находившийся в подвале. Начальной школе почти в полном составе пришлось перебраться в Дом культуры, куда спешно свозили столы и стулья из различных организаций. Через некоторое время все как-то устроилось, устаканилось, успокоилось. Исчезновение одной из учительниц начальных классов на фоне такого эпохального события, как пожар, было малозаметно и несущественно.
У старика Родионова были свои заботы. В суматохе пожара стянул он у пожарного брезентовую рукавицу, прихватил крепкий деревянный ящик с помойки – почти целый. Кто только додумался выбросить? Утащил цинковое ведро, как впоследствии выяснилось дырявое, с чьего-то двора, с другого – собачью миску.
Собака – мелкая, но голосистая, вся в крупных рыжих пятнах на грязно-белой шкуре и с задорно завитым колечком хвостом отчаянно хотела дружить. Смысла сажать такую на цепь не было никакого. Она вьюном вилась около ног, молотя упругим, радостно виляющим хвостом и таская за собой погромыхивающую цепь. Родионов угостил псину окаменевшей в кармане сушкой, которую та разгрызла с громким хрустом и, довольная, облизала руки гостю. Рассудив, что такой дружелюбной собачине нечего делать на цепи, Родионов без малейших угрызений совести отпустил ее на свободу. Собака бросилась обниматься. Она увязалась за ним (а может за сунутой в безразмерный карман миской) и долго сопровождала освободителя, пока не отвлеклась, привлеченная многообразием запахов, исходящих от столба, бессовестно зассанного собаками со всех сторон, – своеобразной собачьей доски объявлений.
Сокровища его уже не помещались в отведенной ночному сторожу коморке. Срочно нужно было приискать другое место. Ведь перетаскивая парты из школы в Дом культуры он увидел в буфете ЕГО – ярко-желтый, как кусок сыра, блестящий, ровно зеркало, с круглыми, точно у луны, боками. Отныне все мысли старика крутились вокруг НЕГО: вожделение, страсть, обожание, преклонение. Все было позабыто. Родионов томился и страдал, словно отвергнутый любовник. Предмет его страсти был неумолим и взаимностью не отвечал. Старик ходил кругами, точно голодный кот около крынки со сметаной, в которую не пролезала голова. И никак, ну совершенно никак не мог улучить минутки и скоммуниздить предмет своего обожания. Рядом с ним все время толклись люди.
***
Целых три дня, пока в школе не возобновились занятия, Вероника была предоставлена самой себе. Впрочем, как и любой ребенок школьного возраста у работающих родителей.
Это было счастливое, беззаботное поколение детей с ключом на шее, не ведающее о педофилах, маньяках и террористах, которых некому было водить за ручку. Самостоятельные мальчики и девочки, с первого класса умеющие открывать ключом входную дверь, разогревать на плите приготовленные родителями с утра и слипшиеся одним комком макароны (и никаких микроволновок, даже самого этого слова еще не было в обиходе), подшивать белоснежный воротничок к уныло-коричневому школьному платью, завязывать шнурки и повязывать пионерский галстук, и
