Андрей Акаемов - Сказание о Великом Рыцаре Легком и Его Крутобедрой Подруге и Соратнике Сереге

— Так идея- цель или средство? — спросил Владимир.

— Цель…средства, Константин попробовал эти слова на вкус и они ему явно не понравились,

— Идея — это идея. Я просто о том, что мы можем не опасаться за свое существование.

— Какие сейчас котируются? спросил Владимир. Мировое господство или безбедное сущестование. Наша цель

— это мы сами, — продолжил Константин, — А это очень и очень серьезная… цель!. Если бы мы поставили себе задачу распространить свою идеологию по всему миру, мы бы эту задачу выполнили за два года. Но слава владычице эту задачу мы никогда не поставим. Наша задача: быть самими собой. Таких как мы много быть не может. Мир этот и без того тесен до чрезвычайности.

Обеспечением самого себя самим собой Владимир занялся в тот же день. Работа эта была трудная и многоэтапная. Этап, который достался ему, заключался в сравнении случайных рядов, полученных разными способами. Одним из этих способов был он сам. Случайные ряды проверялись на рядность и на случайность. Для этого использовался механизм, который в обычной повседневной жизни служит для архивации данных. Механизм этот был реализован на компьютере с оригинальным электротехническим названием искра и представлял собой несколько программ, носящих простые заграничные и оригинальные названия. Он архивировал эти самые неизвестно откуда взявшиеся ряды, а потом сравниваля их заархивированные длины. Впрочем, если честно, делал это не совсем он, а программа, написанная Константином. Ряды добывали те, кто был на договорах. Добывали из самых разных мест. Владимир же служил промежуточным звеном между тем и другим.

Работа, конечно, была интелегентная творческая интересная, захватывающая, необычная и совершенно бесполезная. Но не сложная и особых проблем в ней, вроде, быть не должно. Проблемы впрочем были. Во-первых, подозрительные ряды надо было смешивать, переставлять и читать задом наперед. Во-вторых, этих рядов было очень уж много. Кроме того, для совсем уж подозрительных рядов предполагалось использование каких-то не менее подозрительных программулек. Впрочем результаты от этого так и не появлялись. Конечно, что-то было в том, что похожие свойства были у последовательностей, полученных самыми разными методами. Но вот как это использовать, не знал никто да и никто узнать особенно и не старался.

— Понимаете, — говорил Константин, — Жизнеспособность структуры- это какой-то оптимум. А оптимум нельзя развивать, оптимуму можно только соответствовать. Общество в общем-то никогда особым умом не блистало. Слишком глупые структуры, конечно, развалятся, но и слишком умные никто терпеть не будет. Ум, сила, красота — это такие качества, которые вызывают восхищение только в том случае, когда они где-то далеко. В реальной же жизни они вызывают раздражение, которое их же и погубит. Бороться можно только с одним противником, но это раздражение примиряет даже самых непримиримых врагов и конкурентов. А если уж и боятся напасть, то наблюдают, выжидают и дают сигнал другим как только увидят, что есть шанс.

Внешне мы выглядим как вполне обычная купи-распродайная лавочка, и нельзя допустить, чтобы мы выглядели как-то иначе. Поэтому мы вынуждены напрвлять избыток своего совершенства и интеллекта на какие-то неразумные цели.

— Пронюхают? — спросил Владимир.

— Отбрешемся, — сказал Константин, — В конце концов у нас в Уставе декларируется поддержка и развитие наукоемких технологий.

Легкий жил и работал по-сталински, то есть просыпался в обед, приходил на работу после обеда, уходил, точнее, уезжал хорошо далеко за полночь. Называлось это рациональным использованием выислительной техники. Впрочем, ни он сам, ни техника были не против подобного использования. Машина у Легкого была хорошая, а вот квартира плохая. Консантин уже давно предлагал бросить старуху и перебраться поближе к работе. Но во-первых, Легкий не любил резких перемен, во-вторых, у старухи был гараж, в-третьих, в случае этих перемен варить борщь пришлось бы самому.

Бревно лежало поперек дороги и совершеннейшим образом сбивало как с мыслей, так и с самой дороги. Тут хочешь — не хочешь, а остановишься. Но как только Легкий это сделал, к машине подбежала толпа из пятидесяти представителей мелкого рогатого скота, а один из этих представителей начал тыкать стволом в стекло и Легкого. Легкий попробовал подать назад, но под задние колеса уже что-то подложили. Пришлось выходить разбираться. Первым делом он отобрал кольт у придурка, который его явно не заслуживал, и выстрелил в него два раза в упор. Но, наверно, промахнулся. В третий раз выстрелить не удалось, на него накинули мешок, затянули на шее петлю и долго и не сильно били. Потом куда-то несли, везли, потом опять несли. И в конце концов запихали в красивую, ну просто сил нет до чего старомодную комнату, в которой сидел красивый молодой высокий очень старомодный парень. В комнате была люстра, ковры, зеркала хрусталь неимоверных размеров сервант, комод и стол. Парень был похож на старинного пролетарского поэта Блока.

— Так и знал, сказал он, — Что Фильке нельзя давать заряженную петарду. Хотя, конечно, ризон у меня была несколько другая… Вы не интересуетесь, какая?

— Не интересуюсь. ответил Легкий.

— А я Вам все-таки объясню. сказал Блок. Вместо объяснения в квартире погас свет, и откуда-то выпал экран, на котором стали мелькать слайды, изображающие эпизоды из жизни какого-то жизнерадостного юноши. Вьюнош был с родителями, с девушкой, с собакой, кошкой, и мышкой. Везде он улыбался, как, впрочем, и его собачье окружение.

— Это предпоследний его снимок, — сказал Блок, показывая наиболее жизнерадостную картинку, Перед тем, как он эплай фо ворку к этому вашему Констан-тан-тину. А вот ласт.

Последний снимок резко контрастировал с предпоследним. Был он очень печальный, спокойный, строгий. И вообще этот вид ему немножко шел, как, впрочем, и гроб, в котором он лежал.

— Острая сердечная недостаточность. С чего бы это?

— У нас очень трудная и ответственная работа, — сказал Легкий, Не всякий выдерживает.

— Наверное, все-таки очень ответственная, потому что Сема сковырнулся за рару ауэров. На экране опять замелькали слайды схожей тематики и со схожим концом. Впрочем, изображали они жизнь уже другого человека и был он, вроде как, постарше и покрепче.

— Саркома, сказал Блок, которого, как выяснилось, звали Леонидом, Что Вы на это со-вритэ?

— Ничего не скажу, ответил Легкий.

— Почему не скажете? спросил Блок Леонидович.

— Потому что не знаю. Что я Вам, вирус что ли?

— А узнать сможете?