Рассудов-Талецкий - Радио Моржо

— Движение к демократизации общества, начатое непосредственно по Вашей инициативе, уважаемый господин Рогачев, сделало вашу страну более привлекательной для инвестирования денег и ноу-хау, так необходимых для реформ вашей экономики. В общем, как сейчас говорят у вас в России, процесс пошел…

— И это главное, — поддакнул генсек, сменив романтическую задумчивость на лице выражением государственной озабоченности.

— Так в чем дело, бабки-то давайте! — влез подслушивавший сбоку премьер Мавлов.

— Не так сразу, — с легкой брезгливостью отодвинулся Биттеран. — Необходимо сначала позитивно осуществить один — два проекта со сравнительно небольшим объемом капиталовложений. Вот тут мне мои советники предлагают один проект, — он бросил взгляд на напрягшегося рядом Зэро. — Предлагают сделать у вас в Москве музыкальную радиостанцию…

— Так у нас же вроде есть этот, как его, Маяк… — неуверенно, в явной растерянности замычал Рогачев.

— Это не то, — замахал руками Тыковлев. — Мне бизнесмены зарубежные, да и весь дипкорпус давно жалуются, что едешь по Москве — слушать в машине совсем нечего.

— Как же нечего, я в машине еду — всегда Маяк слушаю или эти, как их там, новости, — продолжал упрямствовать Рогачев.

— У них в машинах приемники с другим диапазоном, — принялся объяснять Тыковлев. — Они Маяк не ловят.

— Ну, так пускай они наши приемники поставят, или сделайте, чтоб Маяк на ихней волне ловился, — как-то неуверенно предложил генсек.

Паузу разрядил Биттеран. Он улыбнулся одной из своих коронных улыбок и тоном, принятым в общении с детьми, когда их приглашают разрезать именинный пирог, предложил:

— Давайте сделаем в Москве советско-французское музыкальное коммерческое радио!

— Я, в общем, не против, — в растерянности оглядывая советников, промямлил Рогачев. — Вот, может, ты чего скажешь? — он снова ткнул ладошкой в тыковлевский лоб.

— Тут надо Зуткина спросить, — уклонился тот от прямого ответа. — Может, это дело вообще технически неосуществимо. Тут надо специалиста спросить.

Одному из генералов КГБ поручили достать Зуткина, и чтобы одна нога здесь, а другая там. Генерал, дозвонившись на зуткинскую квартиру, выяснил, что тот два дня как отдыхает в Болгарии на Златых Пясцах и собирается делать это еще две недели. Генерал не стал докладывать Рогачеву и, подумав: Невелика шишка, пусть протрясется, — отдал команду от имени генерального секретаря: отпуск прервать и немедленно прибыть на дачу в Знаменское.

Сменив два военных самолета и вертолет, Зуткин прибыл через три часа с четвертью, когда генсек уже уехал на московскую квартиру, потому что Каиса Раксимовна позвонила, что никак не может найти старых университетских фотографий, а тут пришли девочки и хочут посмотреть. Биттеран тоже укатил.

Оставшийся было подышать и половить в Москве-реке рыбки Александр Тыковлев сильно об этом пожалел, потому что мосье Зэро впился в него, как голодная пиявка.

— Вы слышал? Ваш патрон велел! Он сказал: перестройка делать, радио делать, гласность делать? Вы слышал, ваш патрон велел: радио делать, перестройка делать…

Тыковлев, сидя на деревянных мостках и с кислейшей улыбкой грустно глядя на поплавок, лишь бормотал невыразительно, что приедет Зуткин, что он, Зуткин, специалист, а он, то есть Тыковлев, не специалист, и тому подобное.

Наконец, Зуткин приехал и как был — в суконном костюме-тройке, едва найденном со страха в курортном гостиничном номере, — предстал перед Тыковлевым — в трусах, с голым торсом и в соломенной шляпе — и Зэро, все еще завернутым в банную простыню.

— Не-е, свободных частот нет, — только поняв, о чем речь, заявил он безапелляционно.

— В УКВ у нас восемь рабочих частот, на пяти из них идет Маяк, на трех остальных — Первый канал, — с явной неохотой объяснять что-либо дальше выдавил из себя Зуткин.

— Зачем так много частот Маяк? — дотошно каркал Зэро.

— Потому что так надо, — с тупой усталой злостью отвечал главный спец.

— А почему у вас нету вещаний в ФМ? — настаивал мосье.

— Потому что у нас в ФМ работают службы управления полетами гражданской авиации и милиция.

— У нас тоже работает полиция, но у нас в ФМ сорок рабочих частот для сорок разных радиостанций в Париже.

— У вас, может, и сорок радиостанций, а у меня вон: хотели мы Маяку еще одну частоту нарезать, так в Теплом Стане фантомным сигналом всю агентурную связь забило — девиация!

Такой примерно разговор продолжался еще полтора часа, пока над Москвой-рекой не сгустились сумерки и Тыковлев не предложил разъехаться по домам.

Поздно ночью, несясь по Рублевскому шоссе в посольском ситроене, Зэро открыл свой ноутбук и написал следующее:

Проект Радио. Расход.

Зуткин — восемь поездок в Париж с семьей. Музыкальный центр Панасоник. Брелок Эйфелева башня. 22 000 франков.

3

Отец Моржа Павлинского, Изя Каценеленбоген, известный варшавский вор-карманник, бежал из Польши в сентябре тридцать девятого, когда над всеми дорогами, ведущими к спасительному морю, висели юнкерсы и для того, чтобы попасть на последний пароход, уходивший в Лондон, нужно было, кроме двухсот долларов, иметь еще и приличный, удовлетворяющий английские иммиграционные власти документ. В Гданьском порту ловкие Изины пальчики раздобыли и необходимую сумму, и пилотскую книжку на имя поручика польских ВВС Лешека Павлинского, которая вместе с двумястами зеленых произвела на английского чиновника, ответственного за погрузку, хорошее впечатление. Англии были нужны летчики-истребители. По пути в Лондон с пароходом, на котором плыл новоявленный пилот Изя, случилось чудесное событие. Торпеда, пущенная в него меткой рукой кавалера Рыцарского креста командира подводной лодки U-49 капитан-лейтенанта Густава Кремера, попав в борт ниже ватерлинии, не взорвалась, а, как бревно-топляк, осталась торчать между трюмом и преисподней. Пароход так и доковылял до лондонских Доклэндс с этой чертовой занозой в борту. Видимо, высшим силам было угодно сохранить Изю Павлинского-Каценеленбогена для каких-то только им известных дел и событий.

Из Лондона с командой польских летчиков и авиатехников Изя был отправлен на юг Англии, в Гатвик, где формировалась 6-я эскадрилья Полония, однако, увидев на аэродроме остроносые спитфаеры, которые вскоре полякам предстояло оседлать, сильно затосковал от страха быть разоблаченным, но бежать не решился, удерживаемый приличным пайком и офицерским денежным довольствием. Когда в эскадрильи начались пробные полеты, Изя сказался больным: по старой школьной уловке наелся слабительного пополам с порошком от тараканов и с подозрением на дизентерию попал в госпиталь королевских ВВС. Там с Изей случилось то, что рано или поздно с ним должно было случиться. Он украл бумажник у очень важного господина, был пойман и посажен в уголовную тюрьму Брикстон Призон в Илинге, где до сорок пятого года шил брезентовые противогазные сумки для британской армии. В сорок шестом на берегу Английского канала иммиграционные власти поставили Изю Павлинсого раком и, дав ему хорошего пинка, отправили на континент.