Андрей Столяров - Сад и канал

Завопила сирена, вонзаясь в глухой небосвод. Вероятно, уже начиналась локализация зоны «явления». Управление безопасности было сегодня на высоте. Слава Богу, что горисполком научился работать. Но, с другой стороны, это значит, что — стягивается кольцо. У меня оставались какие-то считанные минуты — чтоб пройти оцепление и вырваться из мешка. Я сказал резким шепотом, непрерывно оглядываясь: Значит так, от меня не отставать ни на шаг… Не кричать, не шарахаться, главное — не мешаться… В общем — делай, как я, и, пожалуйста, не возражай… Извини, будешь рыпаться, я тебя просто — брошу… Я надеюсь, что ты меня поняла?.. — Маргарита кивала, но чувствовалось, что — не понимает. И, однако, тихонечко поползла

— вслед за мной. И, по-моему, даже надела слетевшую босоножку. Мы раздвинули кромку кустов, обрамляющих сквер. Тусклым сдвоенным лезвием гнулись трамвайные линии. И горел одинокий фонарь перед спуском с моста. А под деревом, прячась в тени, затаился солдат с автоматом. Мы, наверное, сразу же напоролись бы на него. Только, к счастью, он в этот момент шевельнулся, и каска блеснула. Значит, путь напрямик был для нас безусловно закрыт. Мне совсем не хотелось сейчас объясняться с солдатами. Объясняться с солдатами — было вообще ни к чему. Прикрываясь разросшимися кустами, мы перебрались на стройплощадку. Там царил малярийный искрящийся мерклый болотный туман. Будто морось. Расплывчатый и нерезкий. Размывающий контуры плотной своей пеленой. Словно воздух немного светился от радиации. Громоздились бетонные блоки и кирпичи. Рыбьей серостью пучились брошенные мешки с цементом. Маргарита споткнулась и рухнула на один из них. Вероятно, ушиблась, но даже не застонала. Лишь размазала по лицу ядовитую белую пыль, невесомые хлопья которой немедленно отвердели. Но, наверное, все-таки что-то произошло. Незаметное. Какое-то легкое потрясение. Штабель досок, торчащих концами, вдруг, расползаясь, осел. И сама по себе крутанулась рифленая ручка лебедки. А за пяльцами голых ободьев вдруг выпрямился человек.

Он был длинный, растянутый светом прожектора, угловатый, нелепый, с локтями, приподнятыми до плеч, беззащитный, в костюме и даже при галстуке

— из кармашка белел уголок носового платка, и сияли очки на костлявом горбу переносицы, стекла их были точно залеплены молоком, абсолютно слепые

— все от того же прожектора, и дрожал, выступая, ухоженный клинышек бороды. Я в мгновение ока рассмотрел это все до мельчайших подробностей. — Что?!.. Дождались Пришествия?!.. — выкрикнул человек. — Храм Подземный!.. Трясина и топи в подвалах!.. Крысы — синего цвета!.. Репейник на площадях!.. Шелестит, разгораясь страницами. Апокалипсис!.. Кровь, как мертвое время, сочится из букв!.. И ложатся на камни — все новые, новые мумии!.. — Козлетон его высверлил небо, сорвавшись на визг. Это был, если только я не ошибся, профессор. То есть, тоже сосед, из квартиры напротив моей, — дней, наверное, пять, как пропавший на стройплощадке. Значит, морок «явления» накрыл его с головой. Фары выскочивших транспортеров поймали фигуру. Человек пошатнулся, схватившись за зубчатое колесо. Но отнюдь не упал, а, напротив, стал как бы еще длиннее, в три секунды вдруг вытянувшись до небес. А за узкой спиной его заплясали короткие тени: многорукие, быстрые, ломкие по осям. Без единого звука выскакивали они, как чертики из коробки. И стремительно падали-корчились, продвигаясь вперед. Я не сразу сообразил, что это — солдаты с дубинками. — Руки за голову!!!.. Стоять!!!.. — вдруг загремело через Канал. Хорошо, что нас закрывали мешки с цементом. Мы вообще находились несколько в стороне. Тени прыгнули на человека — сшибли и потащили. На мгновение образовалась куча-мала. Оглянувшись, я четко увидел, что под деревом пусто. Вероятно, солдат, охранявший дорогу, ринулся на перехват. Дверь в парадную, во всяком случае, была свободна. Я, по-моему, даже не понял, как мы очутились за ней… Мост. Канал. Перевернутая легковушка… Рельсы. Серый булыжник. Колеблющаяся листва… Не уверен, но кажется, на мосту нас окликнули. И, наверное, даже выстрелили: я услышал противное «вжик»! Пуля чиркнула по камням и ушла в неизвестность. Снова — громко и неразборчиво заревел мегафон. Но тугая парадная уже закрывалась за нами. Вмиг отрезав. Отчетливо щелкнул замок. Я немедленно передвинул на нем блокировку. Я надеялся, что дверь они не будут ломать. По инструкции о «явлениях» это не полагалось. Впрочем, так же, по той же инструкции, не полагалось стрелять. Но когда же у нас соблюдались какие-либо инструкции? И, однако же, мы получали некоторый передых. До квартиры, по крайней мере, добраться успеем. Маргарита, как дряблая кукла, оседала в углу. И хватала губами нагретый прокуренный воздух. Я сказал: Поднимайся к себе и спокойно ложись. Если спросят: на улицу ты не показывалась… — Очень слабо кивнув, она потащилась наверх — припадая к перилам, оскальзываясь на ступеньках, бормоча еле слышно: За что это нас? За что?.. — прогибаясь при каждом усилии, точно резиновая.

Остывая, я подождал, пока за ней закроется дверь. А потом тоже начал

— с усилием, медленно — подниматься. Наверху меня ждали проснувшиеся Близнецы. Раз такая шумиха, то они, вероятно, проснулись. И давно уже, вероятно, проснулась встревоженная жена. И теперь, вероятно, металась по комнатам, разрываясь на части — успокаивая Близнецов и высматривая из окон меня. Вероятно, уже позвонила — в милицию, в морг, на работу. Как-никак время было предельное — без четверти три. А к тому же — пальба и истошные крики на улице. Но чем выше я шел, тем замедленней были мои шаги. А поднявшись на третий этаж, я и вовсе остановился. Почему-то меня раздражала тупая квартирная тишь, — где горели все лампы, и тикали мерные ходики, и разбитыми снами пестрела откинутая постель. Я по-прежнему видел лежащего на Канале полковника и портфель, оказавшийся вдруг отделенным от тела его, птичьи лапы, торчащие прямо из лацканов кителя, но особенно ясно запомнилось высохшее лицо: потемневшее, резкое, желто-коричневое, как у мумии — с блеском кожистой пленки на сборе костей. И с глазами, придавленными сетью морщинок. Пересиливая себя, я вытащил плоский ключ. Но бородка никак не входила в замочную скважину, — потому что обугленное лицо всплывало передо мной, проходило насквозь и опять, точно рыба, всплывало, и сминалось, и двигало раковинами ушей, и подмигивало, и щелкало крепкими челюстями, и я щурился, зная, что уже никогда не забуду его, потому что забыть его — было просто невозможно.

Это был первый значимый эпизод. А вторым эпизодом была гроза.

Лука Вепорь в середине восемнадцатого века писал:

«Бысть град ночей — камен, со дворы и домы велыки, укоренишася без корней… А се месьто еси рекомо — Болото, бо без дна и железныя травы поверьх яво…. Таково же и есть град ночей: домы зеркальны, голанская черепица на них, а углы тем домин в муравленных изразцех… Како сладостный морок стояша оне… Воды неба вкруг них лежаху хрустальный… Желтым цветом, и рудым цветом, и цветом, содешася — чернь… Мнози мняще погибелного конца, и покрыцем и златоми облекоша… Чюдна музыка играху со день до нощь… Проникаще во камен и содеяху томление… Нодевающо поясы и красьненные колпакы, и танцоша и веселяхося серьди камня… А не ведомо убо в веселии человец, что се месьто еси рекомо — Болото… Бо без дна и железныя травы поверьх яво… Толща мрака и жижа — землей усопающа… И живе во земле, яко кладница, некое Тварь… Бородавчата рожем, а сути назваша есмь Угорь… Так назваша ею Тварь Ядовиту со скудних времен… Лупыглазех, пузатех, во пятнох, сы задней плавницей… Надуваемо тело свое болотной водой… Камен-град, со дворы и пороги, стояша на Угре… Пробудиша, и ркоша, и мнози развяша яво, и соделося от того тряс велыкий, что пошла с Нево-озера выдохнутая вода, и два дни набиралась — во камен, и камен изъела… А с того пресекаху до срока летныйсая нощь, и стонаху, и свет загорашася нечеловеций… Како бысть и зовут теперь — белыя нощь… И горсть яму — пока исполнятся сроки…»