Адам Холланек - Лазарь, воскресни !

- Хорошо, давай рискнем.

Да, именно тот момент запечатлев на пленке. Чем больше я вглядывался в фотографию, тем сильнее поддавался настроению того дня, как будто это было сегодня, сейчас, в эту самую минуту. Я не отдавал еще себе отчета, что именно в такой момент излучение микроволн достигает апогея. Включилась автоматика приборов. Это произвело на меня потрясающее и одновременно ужасающее впечатление.

Роберт исчез с фотографии. Снимок вообще как бы перестал существовать. Зато сам Роберт, живой, настоящий, сидел рядом со мной. Протянул мне руку поздороваться. Я пожал ее, бросился его обнимать.

И тут же все кончилось.

Я не успел спросить его, впрочем, я был так испуган, возбужден и взбудоражен, что ни о чем не хотел и был бы не в состоянии его расспрашивать.

Снова передо мной была та наша фотография, но уже чужая, не вызывающая никаких эмоций и воспоминаний. Тот миг как бы улетучился. "Смогу ли я его еще воссоздать?" - думал я, взволнованный и, что ни говори, разочарованный собственным изобретением. Стоило на секунду остынуть моему страстному желанию, и вся аппаратура перестала работать.

Но ведь я держал в объятиях моего не живущего уже друга, ощущал его тепло, радость и дружеский настрой, и снова его не стало.

Я вынул другую фотографию, на этот раз черно-белую, сделанную случайно оказавшимся на трассе ралли фотолюбителем. Пригляделся. Огромные ели на склоне горы, узкая лента дороги, а на первом плане - Роберт с разбитой головой в амбразуре разбитого стекла. Мы оба знали эту трассу на память. Да, знали.

Щелкнула автоматика. И я опять увидел Роберта, исчезающего со снимка, направляющегося ко мне с вытянутой для приветствия рукой. Был он бледен, как будто чувствовал, что через мгновение... Что я плету?

- Роберт! - воскликнул я. - Скажи, скажи же, что ты об этом вправду думаешь?

Я почувствовал озноб. Его слова были для меня равны приговору. Мы приближались к третьему повороту той большой петли и отставали от наших основных соперников-австрийцев на тридцать секунд. Эти секунды мы потеряли на прямом проселочном участке, рискованно обгоняя английский экипаж.

- Помню, - кладя руку мне на плечо, сказал Роберт, - ты еще крикнул: осторожнее!

- Точно, крикнул, - подтвердил я, вздохнув с облегчением.

Нашу машину, на пару миллиметров занесло в сторону английского "Ровера", и оба автомобиля резко столкнулись бортами. Скрежет трущегося металла длился доли секунды. Машины разъехались. Англичан кинуло на склон, они как-то выравняли ход и двинулись дальше. Мы же зависли над пропастью. Я выскочил из машины и пытался подвинуть ее к середине дороги. Ноги мои не находили опоры, проскальзывали. Колеса также буксовали. Выскочил и Роберт, потный от напряжения и усталости. В эту секунду мимо пронеслись наши соперники.

А нам никак не удавалось вернуть машину на трассу. Тут Роберт крикнул "садись", сам он уже был за рулем. Мотор взвыл на полных оборотах, одно колесо все еще висело над пропастью, но машина рванулась, и нас повело в сторону склона.

Роберт додал газу, и мы вошли в очередной поворот. Я начал считать повороты.

- Я тогда допустил ошибку, подсказал тебе не ту скорость, считал ее с предыдущей строки. Это все равно, что проскочить один поворот. Тот, где излучина более плавная и покрытие лучше, и можно рискнуть сто двадцать пять в час.

- Ты не прав, - Роберт нахмурил брови, стараясь воссоздать в памяти ту сцену, которая длилась доли секунды.

- Да, - продолжил, подумав, - это я ошибся. Именно я: слышал твое предупреждение, но выжал сто двадцать пять, чуть больше, чем надо. Всего пять километров лишних. Дальше уже не помню, что было.

- Я тоже.

Он поднял на меня глаза и спросил:

- Это тебя волновало?

Я ничего не ответил. Той коротенькой сценки сам хорошо не помнил. Действительно не помнил?

Но все равно я почувствовал облегчение. Мне показалось, что совсем ничего не помню, а Роберт вторично исчез, вернулся на старую фотографию.

Я быстро вскочил со своего места, оставив все как было, не выключил даже аппарат, он мерно тикал. Накинув на плечи непромокаемый плащ, выскочил из лаборатории в дождь на улицу. Машину не стал брать. После той катастрофы испытываю отвращение к езде в автомашине. Впрочем, Эльжбета жила близко.

Весь район, где она жила и который я так любил, был покрыт туманом. Взлетев по крутой деревянной лестнице, я вошел в дом.

- Ты опять не заперла дверь, - сказал я, когда она появилась в прихожей.

- Забыла, часто забываю теперь. Зачем ты пришел?

Я знал, что она встретит меня именно так. Ожидал этого, но внутри испытывал непреодолимое желание ее увидеть, даже предчувствуя, что она хочет от меня тут же избавиться.

- Прогоняешь?

Она молча долго и внимательно взирала на меня. Понимала меня прекрасно, а я ее не узнавал. Помнил мягкую, нежную, уступчивую девушку, а видел перед собой твердую, резкую, даже жестокую. Частенько последнее время говорила мне, что мое появление напоминает ей худшие минуты жизни. Она порвала всякие отношения со своей семьей, со всеми близкими. Утром уходила на работу, просиживала в лаборатории как могла долго, лишь поздним вечером возвращалась домой. Даже близко не подпускала меня к своим работам. Я пробовал даже установить более тесный контакт с ее шефом, которого знал раньше, мы вместе учились. Но он заявил, что очень занят и не может уделить и минуты для разговора, однажды даже заметил, что я похож на психопата. "Эти твои навязчивые идеи уже давно не лезут ни в какие рамки".

- Опять возился с этими своими мерзкими опытами, - сказала наконец.

Я кивнул. Она прекрасно знала, чем я занимаюсь, в начале ведь сама помогала в моей работе. Она, собственно, и смонтировала большую часть аппаратуры.

Когда недавно я хотел ей об это напомнить, она вытянула обе руки, как бы отпихивая меня, будто сам мой вид вызывал у нее отвращение.

- Ты меня обманывал! - крикнула тогда. - Да, обманывал, пользовался тем, что плохо разбираюсь в людях.

- Хотел тебе только сказать...

- Знаю, что ты хочешь сказать. Что тебе никак не удается этот чудовищный эксперимент с трупиками, твоя мерзкая мания.

Так она это в последнее время называла. И припоминала мне еще, как в самом начале нашей дружбы я с маниакальным упорством рассказывал ей, что болен, что у меня слабое сердце, что могу в любую минуту скончаться. И стремился со всеми деталями уложить ее будущее, когда меня не будет, с кем ей встречаться, с кем дружить и кого бояться. Меня интересовало, как будут после неизбежного конца вести себя она и другие, мои близкие. Все это оправдывало мои опыты в ее глазах, тогда она мне сочувствовала. Ее нежность и мягкость укрепляли нашу спокойную дружбу до момента знакомства с Робертом.