Владимир Шитик - Шорохи чужой планеты

— Что со старым? — Удивился Тарасевич. Балачан был старше их лет на десять, не больше. Однако им, двадцатилетним, он казался пожилым. К тому же, они не забывали, что за его плечами открытие судьбы звездолета, который отправился когда-то к Поллуксу. Поэтому и называли Балачана между собой старым.

— А ты спокоен? — Не отвечая, спросил Камай.

— Парсеки — не то расстояние, которое измеряют ради забавы. Я тоже хочу найти что-то новое. И ни ты, ни старик не можете упрекнуть меня, что я делаю что-то не так. Но разве я виноват, что мы гонимся за миражем?

— Не веришь Балачану?

— Я не в отпуске и буду делать все, что он прикажет.

— Ты словно перекладывают ответственность.

— Чудак ты, Камай, у нас одна судьба. Но я предпочитаю надежные идеи.

Камай хотел что-то ответить на это. Тарасевич перебил его:

— Прости, я устал.

Камай подождал, пока он уйдет, и подошел к окну. Их база была оборудована на террасе, которая образовалась на южном склоне старой горы. Терраса была равная, словно специально выглаженная, она нависала над широкой долиной, и с нее хорошо просматривались даже удаленные на десятки километров горы. Лучшее место для базы на планете, где нет удобных дорог.

Окно было широкое, во всю стену, и пропускало столько света, что иногда Камаю казалось, будто он физически ощущает, как волны фотонов неудержимым потоком врываются в помещение и вот-вот сметут хлипкую прозрачную преграду на своем пути, какой было стекло из тонкого пластика. Света было столько, что без темных очков невозможно было долго смотреть в окно — даже близкие предметы сливались и в глазах появлялась резь.

Но люди не хотели затенять окно. После долгих лет, проведенных в черном пространстве вдали от родного Солнца, им и чужой Лаланд с его нестерпимо ярким излучением вдруг показался близким. Они не могли насладиться его светом.

Где-то там, внизу, где от долины, как пропиленные, отделялись три узких каменистых ущелья, прижалась наблюдательная станция. Отсюда ее простым глазом не разглядеть — маленький, на один операторский зал домик без окон. Ночью, когда ведутся наблюдения, окна не нужны, их заменяют экраны, связанные с гравиметрами, инфралокаторами, сейсмографами, энергоприемниками и другими приборами, которые нужны, чтобы даже молекула, чужеродная этой среде, не осталась незамеченной.

Камаю вспомнилось его первое дежурство на наблюдательной станции. Балачан предложил тогда побыть вместе. Он отказался. Из упрямства. Хотя по-хорошему стоило согласиться. Ведь та ночь далась ему нелегко. Он был весь в напряженном ожидании чего-то таинственного, которое вот-вот должно произойти за стенками домика. Не отрывал глаз от экранов, слушал молчаливый динамик. Скоро у него начало мерещится в глазах, и он уже не понимал, то ли ему показалось, то ли на самом деле на экране локатора поплыли неопределенные, колеблющихся очертаний тени. Он даже пропустил первый шорох. До него дошло, что динамик ожил только тогда, когда шорох повторился. Однако шорохи были его единственным открытием, как выяснилось утром. И не только его, как оказалось позже…

— Каким кажется мир через черные очки?

Камай оглянулся. Балачан стоял рядом.

— Что-то мы не так делаем.

Балачан отвернулся от окна, оглядел комнату — просторную, почти без мебели — два стола и несколько стульев, улыбнулся:

— Живем, как на Земле.

— А работаем, как в космосе.

Опять что-то тревожное для себя услышал Балачан в этих словах Камая. Посерьезнел, спросил:

— Надоело?

Камай помолчал, будто проверял себя, просто ответил:

— Нет.

Балачан удовлетворено кивнул, предложил:

— Полетели в ущелье, сейчас?

Гравилёт опустился рядом с домиком станции. Лаланд уже скрылся за горами, и в долине стало темновато. Балачан выскочил из кабины, с удовольствием расправил мускулы. На припорошенном тонким слоем пыли камне виднелись следы, оставленные ими в прошлые приезды. А дальше простиралась нехоженая целина.

— Еще одно доказательство в пользу Тарасевича, — отметил Камай.

Балачан ничего не ответил и, склонив голову, пошел к входу в ближайшее ущелье. Камай, следя за оттисками его подошв в пыли, постоял, пока он не скрылся за поворотом, и тогда последовал за ним. Каменный мячик был меньше Земли, и вес людей здесь был соответственно меньше. Однако ноги, отвыкшие от длительной нагрузки, шаркали, цеплялись за скрытые под пылью затвердевшие комья, подгибались на ровном месте. Камай подумал, что им нужно больше двигаться, чаще делать вылазки по округе. Это и для дела будет полезно, так как они по сути ничего о планете не знают, во всем доверившись выводам экспедиции Туровца. А есть же тут, наверное, и другие интересные уголки.

Когда Камай повернул в ущелье, Балачан был уже далековато. Он шел увереннее, легче, чем Камай. На расстоянии даже не замечалось, что он одет в скафандр, и если бы не гермошлем — прозрачный блестящий шар на голове, можно было бы подумать, что человек в обычной земной одежде.

Ущелье было длинным и узким. Его гранитные склоны почти не расширялись кверху, были гладкие и равные, как отполированные. Камай уже заглядывал сюда, когда они устанавливали станцию. Тогда у него не хватило времени, чтобы по-настоящему оценить эту красоту. А в ночные дежурства Балачан не позволял выходить наружу, да в темноте ничего этого и не увидишь.

Вскоре Балачан остановился, поднял голову, что-то высматривая на вертикальном склоне.

— Что там? — Крикнул Камай.

Балачан подождал его, и объяснил:

— Здесь начинается зона наибольшей активности шорохов.

Камай скользнул взглядом по каменной стене. Ничего особенного. Такая же, как и в начале ущелье. Вряд ли могли шорохи возникать где-то здесь.

— Э-эй, туристы, где вы бродите?

Голос прозвучал неожиданно. Камай с Балачаном удивленно повернулись лицами друг к другу и засмеялись. Нет, это была не весть от того, кто шуршал невидимыми подошвами по планете ночью. Это был голос Тарасевича.

— Скоро вернемся, — пообещал Балачан товарищу, вызывавшему их с базы.

— Как всегда, ничего нового? — Наушник точно передал иронию, которую вложил в свои слова Тарасевич.

— А что бы ты хотел? — обиделся Камай.

— Ничего, ведь я ничего не жду.

— Га, Балачан! Давай докажем маловерам и найдем живое существо вон на той горе! — Камай вдруг развеселился. — Я верю Туровцу.

— Какая патетика! — Не унимался Тарасевич. — А ты что скажешь, командор?

— Обед готов?

Тарасевич поперхнулся, а Камай расхохотался.

Позже, когда они втроем сидели за обеденным столом, Балачан сам вернулся к этому разговору.