Николай Дашкиев - "Галатея" (пер. С. Гоголина)

— Так не забудь про "Галатею"!

Нет, я не могу забыть о ней, даже если бы хотел. Я не забываю ни на миг и Льва Черняка. Мне представляется: может, именно сейчас он подает такую же шкатулку еще кому-то на Земле; подает, зная, что совершает непоправимое преступление перед человеком и перед человечеством. Достаточно нескольких таких аппаратиков, чтобы началась безудержная эпидемия, ибо тот, кто стал рабом "Галатеи", чувствует непреодолимое желание заразить своей страстью других. Я полностью осознал это только сейчас. Осознал и испугался, потому что мне захотелось немедленно выключить лазерный передатчик, запустить реактор и любой ценой добраться до Земли…

Нет, я переборол себя, задержал руку, которая уже тянулась к кнопке запуска. Я должен остаться человеком до конца. Но мне все труднее сдерживать себя, поэтому я буду спешить.

Итак, я вылетел с Северного космодрома. Рейс к Межзвездной базе — обычный, рядовой рейс по досконально изученной и абсолютно безопасной траектории. Собственно, нет никакой разницы, или направляешься на Плутон, или за пределы Солнечной системы. В межзвездном пространстве даже спокойнее, потому что там нет ни астероидов, ни блуждающих спутников прошлого века. Единственное, что порой тяготит в звездном рейсе, — одиночество. Но пенять не на кого. Ведь это мы, астролетчики, после сотого успешного рейса на Базу добились разрешения Высшего Совета Астронавтики сократить экипаж звездолетов до одного человека, — это позволило брать на борт корабля дополнительно несколько тонн груза. И честно говоря, не так уж страшно побыть три месяца наедине с самим собой.

На Межзвездную базу я прибыл без приключений, выгрузил контейнеры с ядерным топливом и сразу же отправился обратно, захватив почту героических строителей, которые в вековечной тьме, где наше Солнце блестит только чуть-чуть ярче, чем другие звезды, готовят трамплин для прыжка к Альфе Центавра.

Впереди было сорок дней спокойного, скучного полета. Если путешествие на Базу еще требует некоторого напряжения, ибо надо вывести звездолет в крохотную точку посреди бесконечного пространства, то при возвращении в Солнечную систему мы отдыхали, вполне полагаясь на киберштурмана.

И тут я вспомнил про "Галатею".

Я вытащил шкатулку из кармана, еще раз пристально осмотрел ее со всех сторон. Нигде ни отверстия, ни щелки, — так, будто Лев нарочно позаклеивал их, чтобы я не заглянул в схему. Только красная кнопка в углублении — вот и все.

Что же это за прибор такой? На что так таинственно намекал Лев?

Я медленно нажал на кнопку… и сразу же куда-то улетел.

Мой неизвестный друг, — ты, что читаешь страницы этой тетради! Я опишу действие "Галатеи", — но не для того, чтобы ты мог понять и частично оправдать меня, а чтобы ученые проанализировали влияние этого ужасного аппарата и нашли противодействие, — в случае, если моя лазерограмма не попала на Землю. Я описываю все, как было.

Так вот, как только я нажал на красную кнопку, меня охватило чувство безумного полета. Я еще ничего не различал, а только чувствовал: я лечу, лечу, лечу — абсолютно свободно, неудержимо, и на душе у меня так радостно, так светло, как не было никогда раньше. Что проплывало мимо меня?.. Право, я не могу сказать. Хаос. Красочный, взбудораженный хаос. Скрученные в мохнатые пряди радуги. Мириады светлячков. Бесчисленные бриллианты, запутавшиеся в волосах зеленых туманов. Полярные сияния, переплетенные капризными молниями. Геометрические фигуры. Лица. Пейзажи.

Я перечисляю наугад, потому что все эти картины мчались, пересекая друг друга, искажаясь, видоизменяясь, тая. Был ли какой-то ритм в этом движении? Наверное — да, потому что одновременно с этой феерией звучала музыка — такая причудливая и красивая, которой я до сих пор не слышал никогда. Звучало все пространство. Оно было до отказа наполнено звуками. В басовые торжественные аккорды вплетались нежные призывы флейты, серебряный звон челесты ложился на гром литавр; плакала виолончель и хохотал саксофон; вся Вселенная была сплошным симфоническим оркестром, где на свой лад вибрировал каждый атом, и я чувствовал это хитросплетение мелодий, — именно чувствовал, а не слышал, потому что музыка воспринималась не ухом, а всем моим естеством.

Опьянение?.. Безумие?.. Я не задумывался над этим, и меня ничто не волновало: ни прошлое, ни будущее, ни настоящее. Дикая радость переполняла мою грудь; небывалый подъем наполнял сознание ощущением неземного блаженства; я знал, что я — юный и буду таким вечно; что я — самый умный, самый счастливый, самый дерзновенный и что мне покоряется Вселенная.

"Остановись!" — воскликнул я наполненному перезвоном хаосу. И вмиг растаяли цвета, развеялись химеры, умолкли звуки. Я увидел себя в пустоте — неизмеримой, бесконечно удивительной пустоте межзвездного пространства.

Я был без скафандра, с непокрытой головой. Меня это не смущало и не пугало. Я дышал межзвездным вакуумом, жмурился от ярких вспышек звезд, а сердце мое наполнялось торжественным величием. Это было МОЕ пространство. Мое от мельчайшего нейтрино, до неизмеримых скоплений метагалактик. Каким-то непостижимым образом, какими-то несуществующими органами чувств я воспринимал и неистовый танец электронов в атомах, и гравитационные возмущения в галактиках; ветер радиоизлучения мчался мимо меня, и я чувствовал его запах. Да, да, радиоволны несли нюансы тончайших запахов, и это меня не удивляло, а казалось вполне естественным, — так же, как и вкус вакуума… Эти чувства я не могу передать словами, ибо это все равно, что описывать радугу в небе человеку, слепому от рождения. Я не в состоянии их выразить, но они живут во мне, те немыслимые запахи и краски, фантасмагорическое восприятие искривленного гравитацией пространства, пропитанного упругим "желе" энергетических полей, то ошеломляющее осознание бесконечности времени и пространства — не как математической фикции, а как обычной реальности, такого же качества материи, как температура, цвет, вкус. Я знал, что было с Метагалактикой сотни миллиардов лет назад, и что произойдет с ней в любое мгновение будущего; Вселенная дышала, Вселенная пульсировала, и в такт с этой пульсацией то гасли, то снова вспыхивали бесчисленные галактики, рождались и гибли цивилизации. И только я один возвышался над этим буйством титанических сил — всезнающий и всемогущий, неуязвимый и вечный.

Мой неизвестный друг, я пишу это в трезвом уме. Я описываю свои тогдашние ощущения, не анализируя и не критикуя их, потому что когда работает "Галатея" — способность к критическому восприятию теряется полностью. Так бывает во сне: самое невероятное кажется вполне логичным и неоспоримым, и только проснувшись, начинаешь удивляться доверчивости собственного сознания. И если бы "Галатея" тоже давала такие легко развеивающиеся прекрасные фантасмагории, то и хлопот было бы мало: был бы для человечества еще один вид искусства — феерограф, или как бы его там назвали.