Николай Дашкиев - "Галатея" (пер. С. Гоголина)

Николай Александрович Дашкиев

"ГАЛАТЕЯ"

Пусть будет навеки проклят тот, кто изобрел "Галатею"!

Ты, что читаешь эти строки! Заклинаю тебя твоим счастьем: не трогай красивую пластмассовую коробку в левом наружном кармане моего скафандра! Не включай ее! Не пытайся изучить ее устройство и принцип действия! Как ядовитейшую гадюку, — со страхом и отвращением, — возьми эту шкатулку и кинь в плазменный реактор корабля!.. Сделай это перед тем как читать мою исповедь; сделай немедленно, ибо если ты задержишься хоть на миг и твое любопытство победит чувство самосохранения — ты погибнешь! Это — мое завещание. Не смей пролистывать, пока не выполнишь мое последнее желание!

Ты слышишь? Это — во имя человечества!

Уничтожил? Я знаю, уничтожил. И именно эта уверенность придает мне сил еще какое-то время сопротивляться неудержимому желанию погрузиться в сладкий хаос, откуда нет возврата. Я выдержу, пока не поставлю последнюю точку в этой тетради. А тогда…

Не пеняй на меня, неизвестный друг. Не называй меня слабовольным. Уничтожить "Галатею" самостоятельно — невозможно. Это все равно, что задушить самого себя; в последний момент, когда меркнет сознание, пальцы теряют силу, и ты снова возвращаешься к жизни. Только нет, покончить с собой — легче. Я это делаю сейчас, делаю вполне сознательно: сейчас в лазерный передатчик звездолета вливаются последние мегаджоули энергии, которые понесут на Землю мое сверхсрочное сообщение о "Галатее". После этого звездолет ВЛ-3 превратится в летящий гроб. Я трачу на лазерограмму весь тот мизерный запас топлива, который дал бы мне возможность выйти на орбиту Плутона.

Итак, мой звездолет никогда не вернется на Землю. Он вечно будет нестись в Бесконечности, в Пустоте.

Сколько пройдет времени, пока ты, неизвестный, возьмешь в руки эту тетрадь?.. Год?.. Миллионы лет?.. Для меня это не имеет значения, потому что через два часа после того, как я напишу последнее слово, автомат откроет люки шлюзовой камеры, и в кабине воцарится межзвездный вакуум. Это навечно сохранит фторопластовые страницы с моим завещанием. Сохранит для тебя, неизвестный, как предостережение против страшной опасности, которая только может постигнуть человечество.

Я кончаю свое вступление. Может, читать его неинтересно. Но оно было нужно.

"Галатею" мне подарил мой бывший друг Лев Черняк. Подарил в кают-компании Северного космодрома Луны, за час перед моим вылетом в этот последний рейс.

Теперь я понимаю: это было преступление с его стороны; подлое, заранее рассчитанное преступление.

Месть завистливого, эгоистичного человека за мнимую несправедливость? Если так — можно было бы успокоиться: речь идет только о моей жизни. А если нет?

Мне снова стало жутко. Когда-то в детстве я прочитал в одной старинной книге описание страшного психоза больных туберкулезом, — была такая смертельная болезнь. Больные умышленно пытались заразить всех окружающих, даже самых близких и родных. Неужели и Львом овладело такое же хищное, болезненное желание утащить за собой в небытие миллионы и миллионы людей?

Я уверен: даря мне "Галатею", Лев знал, что делает. Помню его глаза — блестящие, голодные глаза наркомана. Именно такие сейчас у меня: я посмотрел в зеркало над пультом, и мне перехватило дыхание. Да, Лев был обречен и понимал это. И прилетел специально аж на Луну, чтобы вручить мне свой иезуитский подарок.

А я, дурак, так обрадовался встрече! Мне показалось, что досадное недоразумение, которое разъединило нас несколько лет назад, развеялось окончательно. И действительно: девушка, которая встала между нами, предала нас обоих и вышла замуж за знаменитого тенора; забылись, стерлись из памяти обиды и упреки, которыми оглушил меня Лев, перед тем как в последний раз хлопнул дверью моей комнаты. Зато ожили воспоминания детства, и мне захотелось окунуться в них, как в медовые ароматы лугов придеснянский поймы под Киевом, где мы с Львом бегали детьми.

Говорил только я, а Лев странно улыбался и бросал короткие реплики. Потом прервал меня:

— Погоди, чего это ты все о прошлом? Лучше скажи, куда направляешься сейчас?

— Ничего интересного. Обычный рейс на Межзвездную базу. Повезу топливо.

— Это что — подготовка к экспедиции на Альфу Центавра?

— Да.

— А зачем она нужна?

— Кто?

— Экспедиция.

Я пожал плечами: услышать такой вопрос в конце XXI столетия — совершенно удивительно.

— Нет, ты скажи, — настаивал Лев, — что манит тебя к той далекой солнечной системе?

— Как что? Увидеть, ощутить, ощупать неведомый мир.

— Только и всего? — его глаза сверкнули насмешливо и враждебно. — А может, существует другой путь для удовлетворения примитивной жажды новых впечатлений?

Лев вытащил из кармана небольшую пластиковую коробку — немного похожую на допотопный транзисторный приемник. Покрутил ее в руках, словно не решаясь расстаться с ней, потом порывисто протянул мне:

— На!.. Это — первая экспериментальная модель. Я работал над ней более пяти лет, но добился успеха.

Я взял ящичек, хотел нажать на красную кнопку.

— Нет, не сейчас, — перебил меня Лев. — Ты включишь этот аппарат где-нибудь в межзвездном пространстве.

— Ну и что?

— Узнаешь, — загадочно улыбнулся Лев. — Только прошу тебя: держи аппарат в нагрудном кармане. Радиус его действия невелик, а он синхронизируется от альфа-ритмов мозга.

— А как же называется эта штука?

— "Галатея".

— "Галатея"? Постой, припоминаю: скульптор Пигмалион изваял мраморную скульптуру необычайно красивой девушки и влюбился в нее. Боги сжалились на его мольбы и оживили статую. Это и была Галатея… Так?.. Но к чему здесь мифология?

— Ну какой ты нетерпеливый! — пожал плечами Лев. — Что это будет за сюрприз, если я расскажу все заранее? Скажу только одно: эффект будет просто чудесный!

— Ладно, — сказал я и, чтобы не обидеть Льва, положил "Галатею" в карман комбинезона. — Вернусь — расскажу тебе про твои чудеса. А сейчас — пора отправляться.

Мы попрощались, как настоящие искренние друзья. Я не почувствовал ни малейшего беспокойства; не появилось то, что некогда звалось "предчувствием" — то есть подсознательный анализ третьей сигнальной системы. Видимо, мое сознание просто заглушило тревожные сигналы, потому что мне не могло даже пригрезиться, что мой бывший друг сознательно подсунул такое страшное средство самоуничтожения. И вот сейчас я вижу перед собой колючие, полные ненависти глаза Льва Черняка и слышу его последние слова: