Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации

Лестница остановилась в нескольких метрах от стартового причала орбитального парома. У входа на трап стоял толстяк ненамного ниже меня ростом, в элегантной фуражке и серебряном скафандре. Он выглядел как карикатура на рыбьего короля из старинных книжек для детей. Я подал ему жетончик. Он принял его осторожно, словно боялся покалечить, невнимательно оглядел и воззрился на меня с выражением искреннего непонимания.

– Билет? – буркнул он.

– Похоже на то, – тихо ответил я, глядя прямо перед собой. – Что-нибудь не так?

Он отреагировал немедленно.

– Разумеется... – пробормотал он, – все в порядке. Вы могли ехать непосредственным, прямо на причал, – быстро заговорил он более чем вежливым тоном. Это была та вежливость, которая оказывается профессору, которого не любят, но которому предстоит сдавать экзамен.

Я не стал ему отвечать. Бой. Еще один реликт туристической эпохи.

Разумеется, я мог ехать прямо на причал. Я мог опуститься в ракетотакси прямо возле трапа и подняться на паром без единого слова. Ради пользы делу я мог все. Как и любой из нас. Нас была только тысяча на пару сот миллиардов людишек. Скажем, почти все. А то, чего я не мог, мне бы и так никогда в голову не пришло. И что из этого? Тем более мне позволительно вести себя как простому смертному, купить билет и пройти через все эти церемониальные процедуры. И ни одна рыбина в шутовской фуражечке не должна этим интересоваться.

Паром был старой развалиной. Его химические двигатели работали так громко, что в кабине неожиданно воцарилась глухая тишина, тишина, какой вообще не встречается в природе. Всю дорогу действовали фонты. Каждый из нас носил эти динамики, вшитые под кожу за ухом. Когда мощность звуков, приходящих снаружи, превышала допустимое количество децибел, фонты начинали излучать волны, синхронизированные с волнами шума. Безотносительно к его источнику.

Ничего необычайного. Самая примитивная интерференция. Но остается фактом, что эти крошечные приемники и передатчики одновременно сыграли решающую роль в преодолении кризиса цивилизации в прошлом веке. Подсчитали, что половина массовых самоубийств, чумы двадцать первого века, была совершена людьми, охваченными психозом, источник которого таился в повсеместном шуме. Только, как это всегда бывает с исцелителями, из одной крайности попали в другую. В любом киоске можно было купить аппаратик, который подавлял все, даже тихие звуки, доходящие до ушей человека. И в результате появились новые психозы, столь же грозные. Люди становились апатичными, погружались в меланхолию, теряли рассудок. Наконец сконструировали фонты, по принципу золотой середины. Любому живому существу необходим акустический фон. Даже мне и мне подобным.

Поэтому я с облегчением приветствовал момент, когда на экране появился первый радиомаяк орбитальной станции. Двумя минутами спустя паром затормозил. Конструкция станции перестала увеличиваться. Крышка транспортного люка упала на помост. Из-под него, словно вырастая из пространства, выскочили длинные стальные пальцы, заканчивающиеся спиралями магнитов. Последние пятнадцать метров пути. Первого его этапа. Люк за нами захлопнулся.

Я переждал минуту, и когда последний из немногочисленных пассажиров покинул кабину парома, я вышел на перрон. Оттуда, сквозь раскрытую настежь камеру шлюза был виден весь веретенообразный зал ожидания. Его потолок, расписанный черно-голубыми полосами, резал глаза тысячами разноцветных огоньков. Наверно, это должно было изображать небосвод. Но не было такого места во вселенной, где бы небосвод представлял собой столь же поразительное зрелище. Тот, кто это выдумал, разумеется, из желания угодить туристам, наверняка задал стрекача сразу же по окончании своей работы из опасения перед местью экипажа станции, которому приходилось здесь работать.

Я пожал плечами, переступил высокий порог шлюза и вошел внутрь.

Я задержался под пластиковой пальмой, рядом с выходом на противоположный перрон. Единственное, что было тут приятным, как впрочем, на всех орбитальных и вообще неземных объектах, так это атмосфера. Сорок процентов кислорода и шестьдесят гелия. Трудно поверить, как нашей старушке удалось породить организмы высшего класса. С ее низким содержанием кислорода и азотом, плохо проводящим тепло и годящимся на все, только не для дыхания.

В углу зала стоял высокий буфет, изгибающийся навстречу пассажирам пологой синусоидой.

– Шестнадцать, – мяукнуло у меня за ухом.

Лакей. Всю дорогу молчал. А теперь обнаружил, что в моем организме недостает какой-то составляющей.

Я подошел к автомату за стойкой и надавил на клавишу, отмеченную цифрой «16». Ничего. Я надавил еще раз. С тем же самым результатом. Лишь через несколько секунд в стенке открылось миниатюрное окошко, за которым показалась часть лица парня из обслуживающего персонала. Увидев меня, он испугался. Но был вынужден заговорить.

– Прошу прощения, – пробормотал он. Это прозвучало так, словно он говорил из недр огромного барабана. – Я как раз меняю емкости для шестнадцатой. Еще пару минут. Будьте добры подождать или выбрать другой состав.

– Шестерка, – пропищал динамик.

Я надавил клавишу и получил мисочку остро приправленной бумаги. Я больше не смотрел в сторону окошка и притаившегося за ним лица. Прошел через зал и остановился перед огромным, овальным иллюминатором.

Земля всегда выглядит прекрасно. Издалека. Она разноцветная, ласковая, укутанная светлыми облаками словно невеста. Над моим континентом облака укладывались в нитеподобные полосы, вытянутые по меридианам. Должно быть, метеорологам заказали тень, а может быть и дождь. Мне было любопытно, и на этот раз пойдут ли они везде, кроме того района, откуда пришел заказ.

– Приносим извинения пассажирам, следующим на Луну, – неожиданно запели динамики. – Старт задерживается на несколько минут. Радиолокационный центр на Церере проходит сегодня временную консервацию. Еще раз извиняемся.

Надо же так повезти! Если бы это случилось в туристические времена, мелькнуло у меня в голове, мы бы обошлись без всякого центра. Каждая станция имела собственные радиолокационные маяки вдоль отведенных для нее орбит. Но теперь, когда все бюро путешествий заменило одно коммуникационное агентство, никто так о пассажирах не заботился. Пусть себе ждут.

Они и ждали. Я не заметил, чтобы хоть кто-нибудь позволил себе хоть одно ехидное словечко или же жест, свидетельствующий о нетерпении. Вне Земли, человек неожиданно обнаруживает, что несколько минут ничего не значат. Что касается меня, то мне не пришлось ничего обнаруживать. Мне не могло не терпеться. Автоматическая корректировка. Честное слово, неплохая штука. Словно последняя модель искусственной руки.