Терри Биссон - На краю Вселенной

Все полицейские в целом и алабамские труперы [2] в частности — невероятные формалисты, лишенные даже проблеска юмора, и моя вторая ошибка состояла в том, что я по-глупому пустился в объяснения. Я толковал ему, что не просто так ехал, а НАСТРАИВАЛ МАШИНУ, а он использовал мои же собственные слова, чтобы обвинить меня в шестикратном нарушении одного из главных правил автодорожного движения (запрещенный разворот).

Третью ошибку я совершил, когда попытался объяснить, что в ближайшем будущем вот-вот заделаюсь нареченным зятем Виппера Вилла. Откуда мне было знать, что мой будущий тесть однажды пальнул в того самого трупера?!

В результате этих грубых ошибок я без проволочек предстал перед мировым судьей (церковная служба как раз закончилась), и тот не преминул уведомить меня, что Виппер Вилл обозвал его ... ... ... Затем он изъял мои водительские права, полученные в Нью-Йорке, и установил трехмесячную отсрочку на выдачу мне прав в Алабаме.

Все это вместе взятое хорошо объясняет, почему «вольво Р-1800» до сих пор работает, как часы, и почему мне пришлось ходить пешком, и почему мы с Кэнди каждый день (или почти каждый) встречались для ланча в старом Центре вместо Окружной Магистрали, где она служит в офисе Департамента национальных парков.

Признаюсь, меня это вполне устраивало. Жители Нью-Йорка, даже помешанные на автомобилях бруклиниты вроде меня, охотно передвигаются на своих двоих, а я к тому же питаю подлинное отвращение к Магистрали. Каждое утро я проделывал один и тот же ритуал: вставал, одевался, пересекал городской пустырь по дороге в туалетную комнату «Доброй Гавани Хоппи», а после возвращался в контору, дабы дождаться доставки утренней почты.

Мне даже не нужно было вскрывать конверты, я просто регистрировал их в огромном гроссбухе. Без малого шесть десятков лет Виппер Вилл Нойдарт был монопольным владельцем земельных участков, отведенных под трейлерные парковки в четырех графствах штата, и проводил на территории последних низкорентабельные, высококриминальные операции, заработав в итоге неизмеримо больше врагов и намного меньше друзей, чем любой другой обитатель Северной Алабамы. Что интересно, старый хрыч обзавелся конторой не в одном из трейлерных парков, а в Центре Хантсвила, похваляясь, что не позволит себе дать дуба в дурацком доме на колесах, пригодном лишь (по его мнению) для черномазых, краснозадых и ... ... ...

Когда Виппер Вилл был вынужден удалиться на покой, над ним уже сгустилась финансово-юридическая туча, то есть, точнее говоря, могучий грозовой фронт. Его контора была опечатана в связи с началом официального расследования, а по соглашению между Союзом риэлторов и другими (крупными или мелкими, но равно жаждущими крови) агентствами по продаже недвижимости, для описи и экспертизы подозрительных финансовых документов пригласили незаинтересованного юриста со стороны.

Тот факт, что я без памяти влюблен в единственное дитя Виппера Вилла, не сочли конфликтующим интересом, более того, именно Кэнди порекомендовала меня на этот пост. Из местных законников связываться никто не захотел, хотя всеобщая неприязнь к ее папаше потихоньку стала смягчаться, как это часто бывает после кончины злодея.

Виппер Вилл пока еще не умер, но уверенно приближался к концу, пораженный комплексом прогрессирующих недугов. Рак простаты, эмфизема легких, болезнь Альцгеймера и синдром Паркинсона. Уже девять месяцев, как Кэнди поручила его заботам специального санатория для престарелых.

Пообещав отвечать на телефонные звонки (почему бы и нет, звонила только Кэнди) и аккуратно регистрировать почту, я получил дозволение жить (то есть спать) в конторе Виппера Вилла и здесь же работать над заключением для алабамского суда. По крайней мере, в конторе было достаточно места, чтобы я мог разложить свои справочные книги… или, скорее, книгу.

Мое расследование продвигалось ни шатко, ни валко, и главное препятствие заключалась в том, что кругом царил великолепный октябрь Алабамы. Золотая осень (как я выяснил) — пора любви для тех, кто уже разменял пятый десяток, а мне как раз исполнился 41 год. Сейчас я немного старше, и если вы полагаете, что это и так очевидно, то лишь потому, что не слышали всей истории целиком. А началась она в то самое утро, когда я внезапно заметил, что старая накидка из деревянных бусин выглядит немного лучше, а не хуже, чем вчера.

Случилось это во вторник, когда стояло типичное (то есть прекрасное) октябрьское утро Алабамы, и листья как раз начали подумывать, не пора ли им отправиться в полет. В понедельник вечером мы с Кэнди были вместе допоздна, припарковав «вольво» на смотровой площадке Беличьего Кряжа, и я расстегнул все пуговки ее форменной блузы, кроме самой распоследней, прежде чем она остановила меня нежным, но твердым прикосновением руки, которое буквально сводит меня с ума. Ночью я спал, как младенец, погрузившись в блаженные сны, и было уже почти десять, когда я нехотя совлек свое тело с чрезмерно узкого и жесткого кожаного дивана, исполнявшего роль кровати, и с полузакрытыми глазами проковылял через пустырь к «Доброй Гавани Хоппи».

— Янки Виппера Вилла, — произнес Хоппи, как всегда объединяя в одной лаконичной фразе утреннее приветствие, комментарий к ситуации и приглашение к беседе.

— Верно, — откликнулся я, поскольку это был единственный ответ, который всякий раз приходил мне в голову.

— А то, — важно кивнул он, завершая беседу. Да уж, болтливым Хоппи никак не назовешь.

На обратном пути через пустырь я аккуратно перешагнул через мою дряхлую подружку из деревянных бусин, которая лежала на своем обычном месте, наполовину на тропинке, наполовину на траве. Разрозненные бусины валялись среди зелени и грязи, возле крученых струн, на коих прежде были нанизаны, и это зрелище отчего-то напоминало мне тело животного, чей скелет гораздо менее материален, нежели его распадающаяся плоть. Возможно, из-за игры солнечного света (так мне подумалось) или еще не обсохшей росы, но только тем утром, как я отметил, старая накидка выглядела (или, по крайней мере, казалась) немного новее, чем вчера.

Это было странно.

В конце концов, повсюду, куда ни бросишь взгляд, царило тихое, спокойное, закономерное увядание, и в этом октябре с его медленным упадком, переходящим в разложение, я видел нечто глубоко утешительное, освобождающее женщину, жениться на которой я так страстно мечтал. Прошлым вечером, который мы провели вместе на Беличьем Кряже, Кэнди согласилась, что теперь, когда ее отец удачно пристроен в санаторий для престарелых, настало подходящее время, чтобы подумать о свадьбе или помолвке, на худой конец. Не позже, чем на будущей неделе, как я понял, она позволит мне сделать ей официальное предложение (со всеми вытекающими отсюда привилегиями).