Майкл Муркок - Пёс войны и боль мира

Под началом короля Кристиана служил целый ряд господ и их слуг — все без сомнения протестанты, почти все набожные. Войско состояло из выходцев из Франции, Швеции, Богемии, Австрии, Польши, России, Венгрии, Фламандрии и других стран, таких, как Испания, и конечно же, представителей почти всех германских земель.

Получив порядочную долю разочарования, я был полон презрения к безответственным мечтаниям и выяснил, что мои соратники имеют полный комплект таких недостатков, как врожденная злость, ненависть и безбожность, независимо от того, были ли это принцы, дворяне или крестьяне.

К 1626 году я научился лгать так же гладко, как и остальные военачальники, более или менее известные, во имя того, чтобы достичь целей, которых никакими другими путями достичь невозможно. Что касается меня лично, то я не слишком заботился о своем одиночестве и во всем полагался только на удачу.

Маглебург, как ничто иное, подтвердил мои взгляды на жизнь: к тому времени, когда мы покинули город, большинство из его тридцати тысяч жителей было уже мертво. Из пяти тысяч выживших практически все были женщинами, и в их судьбе сомневаться не приходилось.

Тилли, благодаря своему безумию, разрешил католическим священникам предпринять попытку переженить женщин и мужчин, которых он захватил силой, но все эти старания пропали впустую.

Необходимое для продолжения кампании продовольствие сгорело вместе с городом, удалось спасти только вино, и в именно им мои люди заполняли пустоту своих желудков.

Разумеется, все они перепились. Маглебург переполняли люди и трупы, и зачастую нельзя было точно определить, где мертвый человек, а где мертвецки пьяный.

Среди моих солдат прошел слух, что Фалькенберг, фанатичный протестант, хочет полностью предать город огню, чтобы в нем уже никогда не могли жить католики, но для умирающих и раненых это уже не играло никакой роли. И последующие годы протестантам приходилось представлять маглебурскую «милость»-убежище католикам, но теперь каждый, кто считал Фалькенберга Инициатором поджога, желал ему долгих лет жизни и называл Маглебург протестантской «Лукрецией», которая защищала их честь ценой жизни. Мне все это было безразлично. Вскоре я отдалился от Маглебурга и моих солдат на день пути. Когда я перевалил горы и достиг первых дубовых рощ северных отрогов великих Тюринских лесов, угарная вонь и болезни остались позади.

Здесь царил покой. Стояла весна, листья были зелеными, а их аромат вновь и вновь волновал кровь.

Меня все еще преследовали картины смерти и хаоса. Тишина лесов казалась мне искусственной. Я все время ожидал засады.

Я не давал себе расслабиться, подозревая, что деревья могут скрывать разбойников, или под копытами моего коня в любой момент может открыться яма-ловушка, искусно замаскированная под слоем прелых прошлогодних листьев и упавших сучьев.

Предчувствие заставило меня подумать, что смерть и разрушение проникли даже сюда. Но я был благодарен и за такое подобие спокойствия. После того, как в течение двух дней не встретилось никакой опасности, я подметил, что для улучшения самочувствия мне необходимо поспать хотя бы несколько часов. Выспавшись, я с огромным удовольствием перекусил и запил еду чистой ключевой водой, показалавшейся мне необычайно вкусной благодаря тому, что не отдавала трупным запахом, который, к примеру, можно встретить у воды на всем протяжении Эльбы.

И все же меня тревожило, что хотя я и старался как можно тише пробираться по лесу, не заметил никаких проявлений жизни…

Тишина висела над всем, что окружающим, и я был благодарен провидению за спокойствие моего продвижения. Только стук копыт коня в недвижимом воздухе передавался листьями на деревьях и заставлял их дрожать, так что ветки слегка двигались, создавая некоторое подобие жизни, но и оно наводило на меня мысль о том, что за мной наблюдают.

Было тепло, и я посчитал больше чем счастьем снять шлем и нагрудный панцирь, но сдержал себя и заснул во всем облачении, как был, положив руки в перчатках на рукоять меча, готовый выхватить его.

Я начинал думать, что здесь каким-то образом остался уголок Зеленого Рая, который, по преданию, раньше находился в таинственной стране между небом и землей.

Я ни в чем не был убежден и делил взгляды на мир с нашими современными алхимиками, анатомами, врачами и астрологами: все свои страхи я объяснял кознями таких сил, как духи, демоны, евреи или ведьмы, и для этой потусторонней части жизни не мог найти объяснения.

Поблизости не было ни армий, которые могли бы нарушить дикость глуши, ни больших зверей, ни появляющихся внезапно охотников — ни единого признака присутствия человека.

Казалось, лес оставался неизменным с самого начала времен. Подушка из опавших прошлогодних листьев была мягкой и удобной, а деревья смыкали надо мной свои кроны. Я питался грибами и трюфелями, а мой конь получил вдоволь свежей травы.

Вверху, сквозь кроны деревьев, проглядывало среди листвы голубое небо, солнце щедро изливало свой свет на мир. Но ни одной бабочки не было видно в этих лучах, ни единой букашки не сидело на листьях лесных цветов, ни одной гусеницы не проползло в чаще травяных стеблей, чтобы насытить землю перегноем.

И я думал, что это, возможно, часть мира, которую забыли заселить, какой-то забытый уголок, упущенный во время последнего дня творения. Я был Адамом, который ищет свою Еву, чтобы дать начало человечеству. Даже если бы Господь позже разуверился в необходимости человечества, в этом живом уголке природы все осталось бы неизменным. Но я пришел к выводу, что в этом лесу что-то произошло с животной жизнью, возможно, болезнь или другая напасть.

Каково же было мое удивление, когда однажды после полудня, выехав из леса, я увидел перед собой поросший цветами холм, увенчанный самым прекрасным строением, из виденных мной — искусное сооружение с тонкой резьбой по камню, сочетающей желтый цвет солнечных лучей с белым и голубым цветами, с устремленными вверх остриями шпилей башен и застекленными витражами окон. Мне тут же подумалось, что это место сосредоточения тишины, ее сердце.

Каким образом этот замок мог сохранять тишину так, что его не было заметно сразу? Не хотелось нарушать эту тишину.

Первым порывом было двинуться вперед, но мужество покинуло меня. Я начал подозревать, что тут что-то нечисто.

Тропинка, поднимавшаяся на холм, была окружена цветами и чудесно пахнущими кустами сирени, у стен замка они образовали аллею, мощеную камнем. Постепенно кусты переходили в террасообразные садики, окруженные балюстрадами, со статуями и аккуратно оформленными цветочными клумбами.