Михаил Веллер - Чужие беды

- Говори - хочешь?

- Ты всерьез, что ли?..

- Сделаю я тебе. Точку поставлю, - и определенность. Будет покой тебе, и ей будет.

- Покой... Одна в жизни точка, - поделился Гена из своих истин, - остальное запятые все.

Тот угол рта скривил.

Из мягкого вагона он сошел на перрон северного городка в последних числах августа - в белом югославском плаще, с вкусно поскрипывающим польским чемоданом.

Позавтракал в кафе на пустыре центральной площади.

- Не поеду, - отрезал таксист.

- Пять.

- На перевал не вытяну.

- Семь.

- И обратно пустым.

- Червонец.

Разъезженная "Волга", верно, еле тянула подъем. Сосны на сопках уходили вдаль теряющими цвет волнами - от табачно-зеленого к сизому. Кричали сойки. Желтая морошка крапила мхи.

С перевала открылся серый в блестках залив. Песчаные островки лучились соснами.

Шофер опустил козырек от солнца.

- Красиво, - сказал Виктор.

Шофер жевал папиросу.

Остановились в деревне у мостика. Соломинки неслись в ручье. Коза косила ясным глазом. Куры квохтали за забором. Велосипед косо катил под стриженым мальчишкой.

Виктор остановил его за руль.

- Прасол где живет, Анна Емельяновна?

- Вон, в третьем доме. - Насупясь, мальчишка дергал велосипед.

- Проводи-ка.

- Она, наверно, на ферме.

- Посмотрим.

- Меня мамка послала, дяденька, - угрюмо сказал мальчишка.

Виктор наградио его полтинником.

В калитку мальчишка треснул ногой.

- Тетя Аня-а! Тетя Аня! Спрашивают вас тут...

Женщина вышла, вытирая руки о передник.

- Здравствуйте, Анна Емельяновна.

- Здравствуйте...

- Меня зовут Гурча, Виктор Сергеевич.

- Вы проходите, проходите, - заторопилась она.

В комнате ("Простите, прибиралась я...") сели...

Юнолицый Гена с заглаженным чубом был ответственно-суров на фотографии над кроватью с тремя подушками горкой.

Виктор Сергеевич выставил на скатерть бутылку вина.

Напряженно читая его взгляд, она стала механическими движениями собирать на стол.

- Много лет все думал приехать к вам...

- А... - Она сглотнула. - Устали, поди, с дороги...

- Вы сядьте.

Она подчинилась в отчаянии.

Он налил стопки, посмотрел ей в глаза, на фотографию, отвел взгляд, вздохнул и кивнул коротко...

- Гена, - сказала женщина и упала головой на стол.

Она прихлебывала воду и аккуратно промокнула тряпочкой мокрое пятное на скатерти. Виктор Сергеевич загасил папиросу, встал со стопкой:

- Светлая его память...

Спокойная слеза затихла на ее подбородке и упала.

Он помолчал и кашлянул для разговора.

- Вы расскажите, - произнесла Анна Емельянова тоскуя и томясь.

Он заговорил с паузами, затягиваясь глубоко, приопуская веки.

- ...И когда зашел на катер второй раз пикировщик, - жал он, раненые, лежим рядом... И дали мы с ним тогда слово друг другу, - крепко выделил, - матросское фронтовое слово дали: живой кто останется - не забудет другого и волю его последнюю исполнит.

Рассказ его был краток.

Женщина слушала с обескровленным неподвижным лицом.

- Вы ешьте, - сказала она и вышла.

Он выпил и закусил.

Кот приблизился, потерся об ноги. Он поднял его за шкирку.

- Вот так, - сказал он коту и подул на него.

Женщина вернулась с сухими глазами.

- Не верю я вам, - сказала она. - Неправда это все. Я ведь чувствую. Он специально прислал вас. Где он?

Ах ты черт. Ай да баба! Знал Гена, кого выбрать.

Виктор Сергеевич покачал головой.

- Милая Анна Емельяновна... Правда. Я работаю в Коломне, представителем завода по эксплуатации электровозов, - мягко объяснил. - Получаю много, жизнь в командировках, - вот и посылал иногда.

- Да зачем же, зачем!.. Лучше б вы не приезжали...

Ветер отдувал занавеску.

- Простите меня... - проговорила она наконец.

- Ничего.

- Нет, вы простите. Да и... я ведь вам всю жизнь обязана. Не отблагодарить. А сказали вы правду. Я знаю, правду. Да только... Ведь ждала. Двадцать два годочка все ждала. Жила этим. И теперь уж не перестану ждать, сколько осталось мне. Знаю, - а не могу не ждать.

- ...Мы за то воевали, чтоб жизнь была счастливая.

- И деточек у нас не было...

- У меня тоже нет детей.

- Вы что же, не женаты?

- Женат.

Он не спеша с папироской по дороге, перекидывая с руки на руку легкий чемодан.

- Удружил, - усмехался. - А хрен его знает. Два дня поревет, а там привыкнет - легче станет. Полная определенность. Крути не крути, раз все ясно - точка. Полбанки с тебя, Гена.

Собирал малину с придорожных кустов. Спустился к заливу. Раздевшись, вошел в жгучую воду, отмахал туда-обратно. Ухая, растерся - поджарый, в отметинах.

Попутная машина подкинула его до города.

- Опять к нам? - улыбнулась официантка в кафе.

- Моя славная, - подмигнул. - Два бифштекса, бутылку "три звездочки" и плитку шоколада.

Когда принесла, шоколад пододвинул ей.

- Спасибо, - мотнула она завитушками.

- После работы свободна?

- А быстрый вы.

- Быстрый, - подтвердил он.

Он сидел до закрытия, слушал музыку, еще заказывал: угощал соседей.

- Анечка, будешь ждать меня двадцать два годочка? - в сгустившемся гомоне подсек официантку. Она сделала глазки:

- Пьете вы много.

- Ничего, - сказал он. - Я умею.

- Это вы все умеете.

Из погасшего кафе они вышли под руку в половине первого.

Их ждали.

- Что, - весело оскалил Гурча золотые зубы, - поговорить надо?

- Догадливый, - порадовался передний, столб.

- Разойдемся миром, ребята, - сказал Гурча.

- Конешно разойдемся. Морду тебе набью и разойдемся, ты не бойсь. А с тобой, Анька, разговор отдельно, шкура дешевая.

- Те-те-те, - поцокал Гурча и ударил правой. Столб согнулся и лег на землю.

- С дороги!

Трое насели разом в беспорядочном махании. Он отпрыгнул к витрине. Плюнул в лицо - лягнул в пах - один скорчился под ногами.

- Калечить буду... - прорычал Гурча.

Длинный вставал. Слева кряжистый нацелил мощный кулак - он уклонился - загремела обсыпаясь витрина - отскочил.

- Все, падла... - длинный достал нож. Четвертый, придвигаясь, пристраивал на руке кастет.

Гурча качнулся влево-вправо согнувшись, с криком прыгнул вбок, пятерней ткнув ему в глаза.

Милицейский свисток рассвертил слух. Быстро придвигался топот. Гурча побежал вдоль стены к черному проходу между домами, но брошенный с шести шагов вдогонку самодельный литой кастет попал ему в затылок, и он с маху распластался на асфальте, раскинув полы белого плаща, подломив под себя левую руку и выбросив вперед правую с золотым перстнем на мизинце.

Ночью он сидел в камере на нарах, осторожно трогал разбитый затылок. Зло затягивался добытым чинариком.