Айзек Азимов - Фантастическое путешествие II

— Да. Устою. Запросто. Я отказываюсь...

Баранова все же не хотела сдаваться:

— Но у нас ваше программное обеспечение! Ваша драгоценная программа! Она у вас была с собой, когда вас доставили сюда. На борту будет компьютер такой же модели, как и в вашей лаборатории. И отправимся мы туда ненадолго. Мы все подвергаемся такой же опасности, как и вы. Вы произведете свой анализ при помощи компьютера, зафиксируете cвои сенсационные открытия, после этого нас сразу же деминимизируют, и ваша миссия на этом закончится! Скажите, что вы поможете нам! Скажите же, что вы согласны!

Моррисон, сжав кулаки, упрямо повторил:

— Я не помогу вам. Я не согласен.

Баранова печально вздохнула:

— Сожалею, Альберт, но такой ответ нас устраивает. Мы не принимаем его...

Моррисон снова ощутил участившееся сердцебиение. Ситуация стала напоминать откровенное столкновение их позиций и характеров. Он вовсе не был уверен, что сумеет противостоять женщине, которая, несмотря на кажущуюся мягкость, была прочнее легированной стали. Более того, за нею сейчас стояла вся мощь советского аппарата. Он же был один.

Однако сам бросился вперед с отчаянием погибающего:

— Я уверен, вы понимаете, что все это не более чем раздутая романтическая фантазия. Откуда вам известно о взаимосвязи между постоянной Планка и скоростью света? Все, чем вы располагаете, — это утверждения Шапирова. А вы уверены в их правильности? Он знакомил вас с деталями? Представлял доказательства? Обоснования? Математический анализ... Это всего лишь голословные утверждения, своего рода размышления. Не правда ли?

Моррисон вовсю старался, чтобы его аргументы звучали убедительно. В любом случае, если бы Шапиров сообщил им нечто уникальное, они не стали бы теперь предпринимать эту авантюру с копанием в его мозгах. Он отдышался, приготовившись услышать ответ.

Бросив взгляд на Конева, Баранова ответила как бы нехотя:

— Мы продолжаем следовать принятым на себя обязательствам, говорить прямо и откровенно. У нас нет ничего, кроме нескольких высказываний Шапирова, как вы и сами догадались. Он обожал держать свои мысли при себе до тех пор, пока у него не появится полное представление о чем-либо. И тогда уж он обрушивал на нас поток информации со всеми выкладками. В этом отношении Шапиров был даже ребячлив. Возможно, из-за своей эксцентричности — или гениальности... Или из-за того и другого.

— Так как же, при всем этом, вы беретесь утверждать, что его предположение имеет под собой какие-то основания?

— Если академик Шапиров говорил: «Чувствую, что здесь будет так й так», то его предположения обычно всегда подтверждались.

— Сомневаюсь. Так уж и всегда?

— Почти всегда.

— А, «почти»... Может, это и есть как раз тот самый случай?

— Я готова и это допустить. Может, это и так...

— Кроме того, даже если его предположение и имеет под собой основания, где уверенность в том, что оно не было локализовано именно в разрушенной части мозга?

— Да, и это звучит убедительно.

— Или же... Мысли его находятся в нетронутом состоянии, но где гарантия, что мне удастся их интерпретировать?

— И это тоже возможно.

— Следовательно, дело обстоит таким образом: во-первых, предположение Шапирова может оказаться просто ошибочным, во-вторых, оно может оказаться вне пределов досягаемости, или же, наконец, мне удастся его интерпретировать. С учетом всего этого, каковы наши шансы? И неужели нам следует подвергать свою жизнь опасности, будучи заранее обреченными на неудачу?

— Если подойти ко всему, сказанному вами, объективно, — ответила Баранова, — то, действительно, шансы очень незначительны. Но если же мы не предпримем вообще ничего, не подвергая себя риску, то шансы наши будут равняться нулю. Голому нулю. Если же рискнем и пойдем на эксперимент, то шансов на успех тоже немного... Но это все же не ноль. При сложившихся обстоятельствах надо рисковать. Даже при единственном утешении — мизерной надежде на успех.

— Что касается меня, — не сдавался Моррисон, - то я считаю: риск слишком велик, а шансы на успех слишком малы.

Баранова положила руку на плечо Моррисона:

— Уверена, это не окончательное ваше решение.

— А я уверен в обратном.

— Подумайте хорошенько. Подумайте, что это значит для Советского Союза. Подумайте о пользе для вашей собственной страны, которая будет вам потом признательна. Подумайте о глобальной науке и о вашей собственной славе и репутации. Все говорит «за». «Против» — только ваши страхи. Они, конечно, понятны, но все великие достижения в этой жизни происходили через преодоление страха.

— Ваши размышления не изменят моего решения.

— В любом случае, вы еще можете подумать до утра. А это — целых пятнадцать часов. Но большего мы вам предоставить не можем. Балансировать между страхами и надеждами и не решаться на риск можно всю жизнь, а нам, к сожалению, дорога каждая минута.

Бедняга Шапиров в коме может протянуть еще лет десять, но где уверенность, что нужные нам идеи продержатся в уцелевшей части его мозга?

— Я не могу и не хочу брать на себя решение ваших проблем.

Баранова будто не слышала его. Она продолжала увещевать своим неизменно ласковым голосом:

— Мы сейчас не будем вас больше уговаривать. Вы расслабитесь, пообедаете. Если хотите, можете посмотреть наши головизионные программы, полистать наши книги, подумать, поспать... Аркадий проводит вас до отеля. И если у вас возникнут еще какие-нибудь вопросы, он на них тут же ответит.

Моррисон кивнул.

— Но, помните, Альберт, завтра утром мы ждем вашего решения.

— Можете получить его и сейчас. Оно не изменится.

— Так не пойдет. Вы должны будете сказать, что последуете с нами и поможете нам. Подумайте, как вам прийти к такому решению — а вы должны к нему прийти... И всем нам будет легче, если вы сделаете это добровольно и с радостью...

Обед прошел в покое и размышлениях, но Моррисон обнаружил, что не наелся, да и аппетит у него пропал. Дежнев, казалось, наоборот, никогда не страдал отсутствием аппетита. Его компаньон энергично поглощал пищу, непрестанно при этом балагуря.

Героем всех баек был его отец. Дежнев наслаждался тем, что может пересказывать их перед новым слушателем.

Моррисон рассеянно улыбнулся одной или двум его шуткам, но не от того, что оценил их, а просто в «ударных» моментах Дежнев срывался на крик.

Их обслуживала Валерия Палерон, накрывавшая на стол и во время завтрака. Выходило, что она здесь работала целый день: или за дополнительную плату, или таков был ее график. Каждый раз, подходя к столику, она бросала на Дежнева сердитые взгляды (равнодушно отметил про себя Моррисон), возможно, потому, что не одобряла его историй, которые отдавали неуважением к советскому режиму.