Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 6

Поль усмехнулся:

— Что ты подразумеваешь, говоря «более или менее»?

Я пожал плечами:

— Разве неясно?

— Мы легальны, как любая другая организация, — возразил он, — в противном случае нас бы не зарегистрировали на мировой фондовой бирже.

Я ничего не ответил, и он опять усмехнулся:

— У нашего руководства светлые головы.

— Я был бы разочарован, если бы дело обстояло иначе.

— Вот именно, вот именно! На том стоим! Принцип «Коза Ностра Инкорпорэйтед» — все легально, пристойно и респектабельно. И между прочим, уже на протяжении многих поколений. Эта тенденция начала проявляться еще в твое время. Я имею в виду реинвестирование денег в предприятия с безупречной репутацией. Газетные писаки тогда даже придумали специальный термин «отмывание денег». В самом деле, нет смысла подрывать систему, если ты достаточно умен, чтобы, действуя в ее рамках, без драки добиться своего. Пачка долларов туда, пачка долларов сюда, а взамен — все! И личная безопасность в придачу! И никакого риска. Просто соблюдай правила игры.

— Все без исключения правила?

— Да, правил многовато, но это нам как раз на руку. Я же говорю, у нас башковитые парни.

Поль допил свой коньяк, снова налил себе и мне.

— В нашей деятельности нет ничего противозаконного, — заключил он. — Представление, которое сложилось о нас в прошлые века, безнадежно устарело.

Потом наклонился ко мне и произнес заговорщически:

— Наверное, жить тогда было жутко интересно? — и посмотрел на меня выжидательно.

Я не знал, сердиться мне или чувствовать себя польщенным. Со времени моего пробуждения, то есть вот уже две недели кряду, окружающие обходились со мной так, что мне было ясно: по их понятиям, мое место в далеком прошлом, где-то между медной постельной грелкой и бронтозавром. А с другой стороны, я замечал, что Поль мною заметно гордится, я был для него как бы семейной реликвией, с которой он пылинки готов сдувать. Я уже смекнул, что мой внук — влиятельная фигура в силовых структурах «Коза Ностра Инк.» и занимает там прочное положение.

И вот он настоял, чтобы я поселился не где-нибудь, а именно у него. Поль, похоже, испытывал невероятное наслаждение, слушая мои рассказы о времени, в котором я некогда жил и о котором он знал лишь по романам, фильмам и домыслам своих современников. А так как мы были родственниками, и я спал под его крышей, и ел его хлеб, все это налагало на меня определенные обязательства. То есть я считал себя обязанным делиться с Полем воспоминаниями. Понятно, что не всеми подряд.

Ведь он же на глазах приуныл, услышав, что я несколько лет проучился в колледже, прежде чем продолжил дело моего внезапно и безвременно умершего отца; зато упоминание о том, что юность я провел на Сицилии, его просто-таки умилило. Да, в Нью-Йорке я появился позже. Тут я снова его огорчил, заявив, что, насколько мне известно, Сицилия никогда не была центром мировой мафии. Onorata societa виделась мне организацией вполне провинциальной и отнюдь не благотворительной, хотя и устроенной по семейному принципу. Она — что правда, то правда — породила в свое время таких благородных galantuomi, как дон Вито Кашио или дон Кало Виччини, но… В общем, я как мог пытался растолковать ему, в чем разница между societa degliamici с их узкими, замкнутыми исключительно на «семью» интересами и теми яркими личностями, которым никогда не сиделось на месте, которые могли быть amici, а могли ими и не быть и предпочитали иметь дело с такими же, как они, непоседами, а то и вовсе с чужаками, уважая тем не менее строгие законы «семьи».

Поль, однако, являясь жертвой мистической конспирологии, был уверен, что я скрываю от него какие-то «семейные» тайны. Постепенно до меня дошло, что он романтик. Романтикам всегда хочется, чтобы мир был не таким, какой он на самом деле. Вот и Поль жаждал причаститься к некой, пусть даже никогда не существовавшей тайне. Короче, я сообщал ему лишь те факты своей биографии, которые, по моему разумению, тешили его самолюбие.

Поведал, например, о том, как отомстил за смерть отца и после двух-трех разборок приучил окружающих уважать имя «Анджело ди Негри». Мое имя. Позднее семья переделала его в «Неро», но мне на это было наплевать. Я-то всегда оставался самим собой.

И Поль Неро с улыбкой кивал и просто-таки упивался подробностями. Истории в духе бульварных романов с криминальной подоплекой он был способен слушать до бесконечности.

Может возникнуть впечатление, что я относился к Полю свысока. Это не так. Напротив, я с каждым днем проникался к нему все большей симпатией. Наверное, потому, что он напоминал мне меня самого.

Только он был улыбчивее, уступчивее, учтивее. И жил в другом времени и месте.

Возможно, он был тем, кем и я мог бы стать, если бы решился когда-нибудь позволить себе подобную роскошь. Но когда человеку за сорок, его уже не изменишь. И хотя обстоятельства, сформировавшие мой характер, канули, что называется, в вечность, все же к радости от пребывания в этом почти бесконфликтном обществе примешивалось чувство некоторой досады, и это меня смутно тревожило, а вскоре стало уже не на шутку сердить.

В жизни редки катаклизмы, как бы ни старались писатели уверить нас в обратном. Да, бывает, что, оправившись после какого-нибудь серьезного потрясения, мы видим окружающую действительность в новом, радужном свете и радуемся чуду своего существования. Но это состояние преходяще, и вот уже в который раз выясняется, что и мы все те же, и мир каким был, таким и остался.

Впервые осознание этого факта возникло во мне, когда я пускал слезу, повествуя потомку о своем сомнительном прошлом. В течение следующей недели я уже с трудом сдерживал раздражение. Ведь окружающая действительность и впрямь изменилась, это я, я оставался прежним! Нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя здесь лишним, хотя порой мне и казалось, что дело обстоит именно так. Никакой особенной ностальгии я тоже не испытывал, воспоминания мои были еще свежи, и мне не требовалось специально для Поля наводить на них глянец. Пожалуй, я просто ощущал, что люди вокруг значительно мягче и спокойнее, чем в мои времена, и у меня поэтому развивался комплекс неполноценности, как будто я, взбегая по лестнице эволюции, проскочил какую-то очень важную ступень.

Вообще-то я не склонен к самокопанию, но, когда на душе такое, оно само дает о себе знать. Только вот как рассказать об этом другому?

Ведь я и сам не мог в себе разобраться.

В самом деле, чувства мои были столь сложны и противоречивы, что словами выразить их я не умел.