Сергей Абрамов - 05-Мой престол - Небо (Дилогия)

Пока, правда, все шло по расчетам, вон и апрель на дворе, подходящий месяц, и образ старика недурен, но эти взгляды, это наг стороженное молчание, эта внешняя неприветливость жителей — что в том?..

Шестой был из лучших, Служба надеялась на его практически звериное чутье, звериную реакцию. Пока они не подводили ни разу, а он ходил в прошлое первым не однажды. Век двенадцатый, Киев. Век девятый, Карпаты. Век шестой, бритты… Да мало ли!.. И всегда возвращался. А другие, случалось, не смогли…

У Источника толпились женщины с глиняными узкогорлыми кувшинами, набирали воду, которая в Назарете считалась целебной, даже раны, говорят, залечивала.

Шестой поклонился женщинам.

— Мир вам, — сказал смиренно. — Мне нужен дом Йосефа-древодела.

— Я провожу, почтенный, — неожиданно вызвалась пожилая, скорее, даже старая женщина, маленькая, худая, с морщинистым желтым лицом, подняла наполненный водой кувшин, поставила на плечо, пошла впереди, чуть скособочившись от тяжести, подхватив свободной рукой концы черного длинного платья.

Шестой попытался было забрать у нее кувшин, но она отвела руку, с удивлением глянула на него, и он опять со страхом подумал, что делает что-то не то, не принятое здесь. Или только этой женщине нежеланное? Хотя нет, он же старик, старше ее, она уважительно к нему относится, это традиция, зачем зря дергаться… Отступил. Пошел на полшага сзади. Думал: все идет хорошо, просто он не привык еще к новой оболочке, тем более что под ней — прежняя сила, прежняя ловкость. Не пытайся вспомнить о них — и тебя будут просто уважать, пусть даже не без инстинктивной настороженности…

Они быстро дошли до не маленького по здешним масштабам дома, тоже будто врытого в сухую галилейскую землю, но, видно, хозяева были побогаче иных, потому что к основному дому, около которого бродили три черно-серых овцы, примыкала дополнительная каменная пристройка, возле входа в нее, Прислоненные к стене, стояли свежеструганые колья. Или не колья — черенки для чего-то. Для мотыг?..

— Он там, — сказала женщина. — С сынами.

Насторожился: с какими именно сынами?..

Женщина пошла к дому, навстречу ей выбежала другая, молодая, молча приняла тяжелый кувшин, понесла к двери, откуда, из черноты, выглянули на свет две курчавые детские головенки…

Дочь?.. Невестка?.. Внуки?..

Надо подождать, прекратить гадания, на то он и Номер, чтобы понять все.

Он шагнул в прохладную полутьму пристройки.

— Мир дому вашему, — сказал. — Хлеба и воды вашему столу. Рукам-работы…

Глаза мгновенно привыкли к темноте, которая и темнотой-то не была, низкая дверь и два маленьких окошка-бойницы у потолка позволяли все видеть. Даже работать позволяли. Что и делали у грубого низкого стола — вероятно, потомки назвали бы его верстаком — двое мужчин: старый и помоложе, хотя тоже в годах. Третий, совсем молодой, в углу собирал что-то похожее на колесо с лопастями так, во всяком случае, показалось. А первые двое ладили из струганных досок нечто вроде небольшого корыта или просто ящика. Шестой не знал, не был посвящен в такие «древнеплотницкие» подробности: визит его короток и точечно нацелен, лишние знания обретать ни к чему да и некогда. Хотя он за свою работу в Службе не раз убеждался в простой истине: ничего нельзя считать лишним, пока ты в броске…

— И тебе того же, — ответил старший. — С чем пришел, незнакомец?

Был он невысок, чуть лыс спереди, традиционно густобород, еще крепок и кряжист. Руки, тяжелые, жилистые, великоватые для его тела, не прекратили работы. Он только взглянул на пришлеца и продолжил дело, а второй — сын? — даже глаз не поднял. Старшие говорят, младшие молчат — так, что ли?.. А ведь тоже не так уж молод, сын его, хотя повыше отца, строен, лицо тонкое, словно резное, бородка черная, редковатая, короткая, волосы уже с сединой, курчавые, длиннее, чем положено приличиями. Третий — с «колесом», — напротив, явно заинтересовался вошедшим. Перестал работать, смотрел во все глаза: юный, куда более на отца смахивающий, любопытный.

— Я просто иду, — начал Шестой.

Он знал, что ему надо говорить. Он знал, что ему надо говорить в любом просчитанном случае. И этот текст, как и многие другие, Операторы тысячу раз проигрывали на Биг-Брэйне, пока тот не положил на выходе акцептованный конечный вариант. Или иначе: конечный вариант со множеством вариаций развития. Шестой знал, что точность акцепта — не выше ноль-пяти, риск достаточно высок, но это уж был его риск — Номера. Он просто механически помнил все варианты и знал, когда что сказать — в зависимости от возможной, тоже просчитанной, реакции собеседников. Он не понимал, почему надо говорить именно этот текст и именно в таких случаях, и не задумывался о том. Не его дело. У операторов — свое, они спецы, у него — свое, он в нем тоже — спец.

— Я просто иду, — медленно повторил он положенное, — иду и ищу. Ибо сказано: пусть тот, кто ищет, не устает искать, пока не найдет. А я до сих пор не нашел…

Трое смотрели на него без недоумения, что было, знал Шестой, хорошей реакцией, верной, смотрели и молчали, будто ждали какого-то продолжения.

Оно последовало.

— Я брожу среди людей и смотрю им в глаза, а они или смотрят мне в глаза, или отворачиваются. Скажите мне, кто из них прав? Отец и старший сын переглянулись. Сын сказал осторожно:

— Те, что смотрят…

Нежелательный ответ, опасный, вызывающий подозрения, но, как и следует, тоже просчитанный.

— Нет, — не согласился Шестой, — те, что смотрят, не могут увидеть. А те, что отворачиваются, боятся, ибо догадываются, что однажды я увижу их души, и вот они-то и правы. Ибо сказано: познай то, что перед лицом твоим, и тогда увидишь то, что скрыто. Произнес и — замер в ожидании встречной реплики.

— Кем сказано? — резко спросил старший сын. — Нет в Законе таких слов, не оставил их Моше.

— Разве за Моше не пришел другой?

Это была фраза-ключ. И она не сработала. Абсолютно нежелательный, минимально возможный, практически флуктуационный вариант, который Биг-Брэйн, естественно, тоже просчитал, иначе быть не могло, иначе не стоило посылать Шестого в бросок, но вариант, грозящий наиболее страшным для Истории сломом…

— Какой другой? Кого ты имеешь ввиду?

Значит, все-таки — слом… И судя по всему, очень сильный и очень опасный. Печально, что он. Шестой, принесет весть о нем…

Старый-престарый усталый путник тяжело опустился на колени на холодный земляной пол, вытянул руки, уложил в ладони лицо. Прошептал с горечью, но так, чтобы его услыхали:

— Никто не бросил огонь в мир, и значит, мне нечего охранять… — Поднял голову: — Кто вы, добрые люди? Кто ты, Йосеф-древодел, и кто твои сыновья? Кто их жены и кто их дети? Я никого не вижу…