Человек без аппетита - Майлз Джон Брейер
Да, я должен навестить его. Теперь, когда мы оба жили в достатке, мы должны вспомнить те давние времена, когда мы были студентами и нас связывала главным образом бедность. Помимо того, что у него был такой замечательный ум, я запомнил его еще и потому, что он был таким бедным, беднее меня, и часто голодал. Он почти все время был голоден, и часто я делился с ним своими скудными средствами. Он часто сожалел о том, что человек должен есть; он говорил, что это было не только неудобно в тех случаях, когда человеку нечего было есть, но и с точки зрения законов природы – питание было очень неэффективным; растениям гораздо лучше, потому что они могут обходиться без еды.
Он был самым блестящим студентом-исследователем, когда-либо обучавшимся в университете. Мои собственные достижения в научной области были немалыми, но я всегда считал его ум каким-то сверхъестественным чудом. Как я мог осуждать его жену, если она опасалась за его рассудок? Его обширные познания во многих областях науки, оригинальность его идей, ясность его рассуждений и поразительное мастерство, с которым он работал, были не менее удивительны и интересны, чем решимость, с которой он скрывал свои способности и свою работу и старался не привлекать к себе внимания. Все, кроме меня, считали его малоизвестным занудой.
Я вспомнил несколько случаев в университете, показывающих, что это был за человек. Однажды днем, когда воздух был наполнен волнением перед самым крупным футбольным матчем года и все, от уборщиков до профессоров, в напряжении ожидали исхода игры, Вольни нигде не было видно. Я не видел его с утра, но наконец обнаружил в нише одной из биологических лабораторий, в окружении стеклянных приборов, склонившегося над микроскопом.
– Футбол? – рассеянно пробормотал он. – Послушай… Ты знаешь, что такое абиогенез? Смотри сюда…
Я был так увлечен футбольным матчем, что не обращал внимания на движущиеся пятнышки, которые разглядел потом, когда пришёл в себя; и тогда я задумался, какая связь у них с абиогенезом – с теми разговорами о сотворении жизни, которые мы так часто слышали в то время в научном мире о создании жизни в лаборатории без помощи предшествующей жизни.
Для Вольни не было ничего необычного в том, что ему приходила в голову какая-нибудь странная идея, а затем он тратил все свое время на ее разработку в ущерб учебе и здоровью. Однажды он потратил две недели на кропотливые эксперименты, чтобы найти ошибку в учебнике, автором которого был его профессор; и когда он доказал это к своему собственному удовлетворению, он отложил свои записи и ничего никому не сказал об этом. Обычно он так и поступал: он не делал особого секрета из своей работы, но не был склонен говорить о ней. Однажды он позаимствовал кошку из зоологической лаборатории; позже я увидел, как она шевелится на столе, уставленному электрическими приборами; он манипулировал переключателями, и кошка дергалась, совершая скованные, отвратительные движения.
– Что случилось с этой кошкой? – спросил я.
Он посмотрел на меня с улыбкой.
– Ассистент убил ее на прошлой неделе для препарирования, – ответил он.
Когда он закончил медицинскую школу, ему не пришлось просить о должности. В течение следующих нескольких лет его репутация стремительно росла, и его заманивали к себе выгодными должностями. В течение многих лет он был биохимиком на факультете Чикагского университета. Затем, вскоре после начала войны, он стал медицинским директором фармацевтической компании Уолдо С. Ханта. Из-за войны цены на многие лекарства выросли до такой степени, что компания сочла целесообразным выплачивать ему двадцать пять тысяч долларов в год, чтобы он использовал свои необычные способности в попытке разработать более совершенные и дешевые методы приготовления дорогостоящих лекарств для американского населения. И то, чего он мог достичь на своем нынешнем посту, имея за спиной неограниченные ресурсы, не могло бы представить даже самое живое воображение.
И теперь его жена думала, что он не ест, что он, возможно, болен или что его рассудок в опасности. Что за эксперименты он задумал? – это было первое, что пришло мне в голову. Я знал его. В течение недели после ее визита в мой офис я виделся с ним на собрании Чикагского медицинского общества. Да, у него был тот же задумчивый, рассеянный вид, как будто он действительно был где-то в другом месте, а не здесь. Мы немного поговорили после собрания.
– Я рад, что ты здесь, старина, – сказал он. – Не думаю, что я кому-нибудь еще расскажу об этом, но мне всегда нравилось показывать тебе свои игрушки. Ты должен как-нибудь зайти ко мне, и я покажу тебе кое-что, что тебя удивит. По-моему, это самое удивительное, что я когда-либо делал. Это представляет не только научный интерес; я думаю, от этого у любого захватило бы дух.
После собрания был подан обычный ужин, но Вольни извинился и ушел, сославшись на срочную работу. Несколько дней спустя я встретил его на улице. Я поймал его за руку.
– Ты нечасто бываешь в этой части города, – сказал я. – Давай зайдем в «Шнабель» и найдем столик. Прошло сто лет с тех пор, как мы с тобой последний раз нормально разговаривали.
– О! – ответил Вольни. – Я даже мечтать не могу о том, чтобы поесть прямо сейчас. Мне было бы легче подняться в воздух. Приходи ко мне в лабораторию, это будет лучше всего. Когда ты увидишь мои эксперименты, ты всё поймёшь. Тогда мы и сможем поболтать.
Как я уже говорил, мне было довольно любопытно, над каким новым чудом он, возможно, работает. Однако различные мелочи постоянно мешали мне нанести
