Разрезающий лабиринт - Джеймс Дашнер
Ничего, что приходится делить ее с другими. Николас. Михаил. С Николасом и Михаилом. Она считала Аляску своим единоличным владением. Упивалась властью, словно все это принадлежало ей одной. Вероятно, когда-нибудь так и будет. А пока надо оттачивать навыки Эволюции и, возможно, исподволь ослаблять остальных, время от времени перекладывая на них груз своей ужасной цели. На террор отвечать террором. На трагедию — трагедией.
Правду говорят, беда не приходит одна. Смерти, землетрясения, торнадо часто случаются по три подряд. Она знала в жизни только один «комплект» тройняшек, но эти детишки были настоящими исчадиями ада. Александра до сих пор с содроганием вспоминала их пронзительные вопли в ночь Эволюции. Покончила с этими дикими криками не она, хотя, если честно, была как никогда к этому близка. А какое невероятное облегчение она испытала, когда наступила благословенная тишина!
С незапамятных времен известно: все страшные трагедии приходят по три. Их тоже было трое: превращенное Божество, способное мгновенно осмыслить слова, сказанные за всю жизнь; управляющее своими чувствами, как машина; вся эта физиология, химикалии, эндорфины; умственный потенциал вселенских масштабов, позволяющий впитывать весь свет и знание. Они эволюционировали, в этом не может быть никаких сомнений. Тем не менее Александра отлично осознавала, что превосходит остальных двоих, вместе взятых. А пока их трое.
В мозгу проносились воспоминания, все одновременно. Вспышка, ее многочисленные разновидности, настройка мозга на исправление неисправимого. Возможно, все это было неспроста — тысячелетия ужасающих троек, готовившие человеческий род к тому, что зародилось и появилось на свет ради искоренения всего этого ужаса — любыми путями, любыми средствами.
Божество.
Ей дьявольски повезло.
— Богиня Романов?
Проклятье. Она надеялась, что можно будет потянуть время. Ни минуты покоя. Отвернувшись от городских красот, она встала лицом к мужчине, назвавшему ее имя. Высокий, долговязый — ходячее дерево. Александра подсознательно удивлялась, что его суставы не трещат и не ломаются при каждом шаге.
— Что такое, Флинт?
Помощника звали иначе, ей просто хотелось называть его так. Это его… как бы принижало, и Александру это устраивало. Даже очень.
— Произошел сбой в ротации паломников.
Его голос скрипел, как несмазанная телега.
— Вот точные цифры, но к утру мы будем отставать как минимум на восемь процентов во всех районах города.
Александра внимательно изучала своего подчиненного, используя все знания, полученные при помощи Вспышки. От нее не ускользнуло ни единое движение мышц, глаз, даже самое незаметное. Главного, ради чего пришел, он так и не сказал.
— Выкладывай, Флинт. Что, черт возьми, случилось?
Он смущенно моргнул, затем испустил смиренный вздох, осознав, что темнить бесполезно, поскольку для Богини его лицо — открытая книга.
— В красильных ямах убиты семеро паломников. Это сделано… с жестокостью.
— С жестокостью?
— С чудовищной жестокостью.
Он медленно поднял планшет и папку с бумагами, как будто собираясь найти там информацию, но отказался от этой идеи и опустил руку.
— Четверо мужчин. Две женщины. Один ребенок. Мальчик. Их…
— Выпотрошили, — перебила она. — Выдолбили изнутри, не так ли?
Мужчина слегка побледнел.
— Да, Богиня. Надо сказать, сделали это мастерски. Вычистили. Ээ… внутренностей нигде не нашли. Остались только голые ребра.
— Будь он проклят, — с трудом сдерживая гнев, прошептала Александра.
Она прошлась по цифрам, повторила точную математическую последовательность, которая помогала обрести душевное спокойствие, заставляя мозг выпустить необходимые химические вещества.
— Ты знаешь, где он?
Флинт отлично понимал, о ком она говорит: Александра читала по его глазам так же легко, как он — по графикам и таблицам, которые всегда носил с собой. Она знала, что у него перед глазами стоят эти несчастные жертвы — располосованные сверху донизу люди, из которых безжалостно и хладнокровно вынули их жизненную суть. Кровь, смрад, ужас… Это мог сделать и не слететь с катушек только один человек. Оба уже пришли к единственно верному заключению.
— Гм… думаю, он ушел в… — Флинт кашлянул, чувствуя неловкость, что приходится передавать столь личную информацию об одной части Божества другой.
Александра шагнула ближе и застыла, как соляной столб, затем посмотрела прямо ему в глаза, применяя технику оптического гипноза.
— Говори, где он.
Повелительная интонация довершила дело.
— Михаил ушел в Глэйд, — обреченно кивнув, произнес Флинт.
Александра пыталась подавить шок, но впервые в жизни забыла правила Вспышки. Мощная волна гнева затмила разум, и на мгновение мир вокруг перестал существовать. Зачем? Зачем Михаил сделал это сейчас? Она с трудом удержалась от крика, выставив перед собой руку, словно голос можно было блокировать, как удар. Ярость утихла, зрение вернулось.
По щеке Флинта тянулась красная царапина: кожу разрезали ее собственные пальцы с накрашенными ногтями. Как не стыдно: нужно лучше себя контролировать.
Она посмотрела в перепуганные глаза несчастного помощника.
— Заклей пластырем, скорее. Если Михаил в Глэйде, надо спешить.
2
Айзек
Клац.
Клац.
Клац.
Айзеку часто снился этот неприятный звук — постоянное, неумолкающее, чертовски надоедливое клацанье, которое находило всевозможные способы проникать в его кошмары. Началось все с птицы — черной, растрепанной, восседавшей на деревянной изгороди, что окружала участок Фрайпана на северной стороне острова. Острый клюв существа открывался и закрывался через одинаковые промежутки времени, каждый раз издавая лязганье, напоминающее лай механической собаки.
Затем оно превратилось в гигантскую машину из старого мира, о каких Айзек не раз слышал на посиделках у костра, насколько он ее себе представлял. Машина называлась бульдозером, и по какой-то необъяснимой причине она безрезультатно пыталась перепахать гору неподвижных металлических деревьев, сверкающих серебром. Неутомимый бульдозер с лязганьем пробирался вперед, выставив перед собой гигантский помятый ковш. Затем на фоне темного звездного неба вырос человек — безглазый, безволосый, с половиной носа и одним ухом. И хотя трудно было разобрать в таком тусклом свете, его кожа блестела ручейками крови, сочащейся из дюжины ран. «Ну и уродец», — подумал Айзек.
Когда мужчина хотел заговорить, с его губ сорвался лишь тот же самый звук.
Клац.
Клац.
Клац.
Горло урода вздувалось при каждом щелчке, как будто он проглотил сливу и хотел ее выкашлять.
За его жизнь на острове Айзеку снилось больше кошмарных снов, чем можно сосчитать на пальцах рук и ног, но этот пробирал до костей. Он проснулся со сдавленным воплем, напоминающим то самое клацанье из кошмарного сна.
Хуже того, звук не прекращался. Рывками приходя в себя, он кое-как встал с кровати, прошел, будто зомби, к окну и выглянул наружу сквозь шторы, сшитые отцом по крайней мере десять лет тому назад.
День был хмурый, над островом нависли печальные светло-серые тучи. В воздухе бесформенными ватными хлопьями висел туман. За домами на восточной стороне
