Орда встречного ветра - Ален Дамасио
— ДАЙТЕ МНЕ ЗЕМЛИ… ДАЙТЕ МНЕ ЗЕМЛИ ДЛЯ КОНТРА!
То, что я не поверила в происходящее, никакого значения не имеет. Так как это было на самом деле. Вихрь Голгота и его брата соединились. В воздушной сети, в ниспадающих лучах солнца, с траектории сошли с полдюжины хронов. Ветровая ткань разорвалась на добрую сотню метров под напором мощнейшего потока. Все это не спровоцировал никакой психрон, за это я ручаюсь как аэромастер, не было никакого другого спускового крючка, кроме эндогенного остервенения самого Голгота. Он сам вошел в девятую форму, он вызвал ее из своих же нервов, костей и мускулов, породил своим костным мозгом, магмой собственной крови, он вырвал ее с мясом из самого себя, чтобы поставить напротив, столкнуться с ней впритык. Лоб в лоб. И он пошел к обрыву. Он не примерялся и не пробовал, не проверял компактность воздуха подошвой, он знал, знал, что может, и пошел, не дрогнув, не задержавшись ни на миг там, где земная твердь обрывалась и превращалась в небо. Он сделал шаг в пустоту, это было немыслимо — безумный шаг. Линия обрыва не сдвинулась. Она ни на метр не выступила вперед к верховью, никаких чудес подобного рода не было, нет.
Это Голгот, сам Голгот создал почву под своими ногами.
Он сделал еще один шаг, за ним третий, так, словно сила, благодаря которой он держался в воздухе наперекор гравитации, лилась по его голеням, разливалась по
23
бедрам, била ключом из подошв, подкованных вихрем. Сов, как и я, как и Пьетро, все мы оторопели так, что у нас самих почва уходила из-под ног. В глазах Сова читался крик о помощи, он умолял бросить ему спасательный круг рациональности, с надписью «объясни мне что тут происходит, скажи, что мы не сошли с ума», но мне не хватило присутствия духа, я не владела ситуацией, все было…
— Он растворится… — выдавила я в конце концов.
— Что?
— Он не выдержит, он не сможет… Он сжигает свой вихрь…
π Голгот шел по воздушному мосту. С каждым новым шагом я ждал, что Голгот сейчас упадет. Но он не падал. Он уже был в пятнадцати метрах от края скалы. Каждый раз, когда он поднимал и ставил свой ботинок, до нас доносился звон стекла под железным ударом. Он контровал. Контровал прямо по небу. Шел вперед для самого себя. Я думаю, что он наверняка в своем представлении решил обойти шестого Голгота, хоть на пару метров. И еще думаю, что он позволил себе последнюю и никому непосильную роскошь — проложить последнюю Трассу, которую никому не был должен, кроме себя.
— Контровый диамант! Стать в опору! Опору сзади давай! Плотной цепью!
— Трассер! — закричал Пьетро надтреснувшим от волнения голосом.
— Что там, князь? Как дела в Паке? Не отставать! Слышу дыры в шлейфе! Компактнее, парни! Резче! Забить дыры!
— Иду, Голгот, Пак со мной! — прокричал в ответ Пьетро.
22
— Куда ты?! Оставайся, где стоишь! Ты не можешь за ним пойти, никто не может! Одумайся, ради ветра! — взмолилась Ороси.
— Крепче опорные! Крепче! Не вихлять на зашквалах!
) Пьетро добрался до брошенного Голготом мостка раньше, чем я успел повалить его на землю. Он сделал это не из безумия, в этом я был уверен, а потому что больше не мог выдержать ни одной смерти в качестве зрителя, потому что Голгот звал его, потому что все достоинство его жизни вкладывалось в эти несколько слов, в этот зов контра, из которого мы были сплетены. И когда эти слова произносил наш Голгот, они звенели в каждом нашем позвонке, всю жизнь, с самого детства. Пьетро не повел за собой Пак, не пошел по расстилающемуся перед ним небу, он лишь завис над бездной на несколько секунд, с верой в Орду. Весь наш путь оказался нелепой затеей, уничтожено было восьмивековое алиби, что оберегало нашу битву, чью ценность больше не было смысла искать вне нас самих. Он унес с собой редкое благородство, что черпал из самодисциплины, как, впрочем, и все мы, а также из врожденной порядочности и глубочайшего альтруизма, размах которого не смогла оценить оттолкнувшая его Кориолис.
Победить девятую форму значило бы для Пьетро преодолеть в третий раз свой стыд за то, что остался в живых, тогда как Голгот столь ярко рисковал своей жизнью; это предполагало низость и малодушие, которые многолетнее формирование самого существа князя делало невозможным принять и тем более олицетворить. Он не мог пойти на такое финальное предательство, и этот выбор ни к чему обсуждать, ему можно только отдать честь. И замолчать.
21
x Этот путь не был проложен для того, чтобы кто-либо иной из ордийцев пошел по нему следом. Этот мост был реален только для Голгота и благодаря нему. Пьетро упал мгновенно. Не знаю, какие черты приняло лицо, истинный облик которого он так мечтал увидеть в конце пути. Вихрь же князя прочно завис в воздухе, и вся масса его плоти пронеслась сквозь него, не утащив вихрь за собой. Я была готова его принять. Пьетро и сам давно был к этому готов. Ассимиляция прошла самым естественным образом. Только малыш плохо отреагировал на постороннего, стянув и закрутив мне живот. Мне было больно, хотелось лечь, но я сдержалась и выпрямилась. Голгот продолжал идти вперед…
Ω Двадцать туазов всего осталось, Голготище, и трассировщица твоя, ну, давай галопом! жми вперед, уже вижу, как ты ей мослаки все перегрызешь, клыками в колеса хрясь, зубами хлоп! коренными прямо в ось как шмякнешь и волчью пасть свою, смотри, не разжимай пока из-под десен металлическая стружка не полетит. Длиннее шаг, маломерок, десять туазов еще, клыками вопьешься я тебе говорю! в колеса вгрызешься! как дисковый тормоз в нее вцепишься, чтоб искры из глотки полетели, грызи стальную лепешку! хватай ее… — Захлопни-ка клюв Голготина, ты сам в этой
