Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае (отрывок)

Полную противоположность полковнику-смельчаку представляет фармазон и разгильдяй Жомка. Правда, он тоже постоянно подчеркивает свою показную простоту, свою мнимую близость сержантско-рядовому составу. Но чувствуется, что это напускное - ведь в решающий момент Жомка превращается в кокер-спаниеля и убегает вместе с бродячим цирком, бросая экспедицию на произвол судьбы. Понимая, что ему не провести назначение Франциски на пост главы экспедицию через канцелярию главного штаба, Жомка предпочитает действовать исподтишка. Он внушает солдатам, будто их командир проводит время в кустах не для изучения "Военно-морского уложения", но занимается там онанизмом. По наущению Жомки сержант Липтон пытается выследить полковника, но тот для него слишком крепкий орешек - ведь он в совершенстве владеет искусством маскировки и умело путает следы на местности (наш физкультурник тоже пытался застукать нас с Фредом Доули, но мы ему не по зубам). Тогда Жомка кладет ночью руку полковника в ведро с теплой водой и шепчет ему на ухо: "Пи-пи, Тедди, писай, мой мальчик, писай!" (правда, у Ли Фаня об этом не написано, но так делал один вредный парень у нас в бойскаутском лагере, так что я знаю). Но полковник стойко выдерживает и это испытание. Кроме того, Жомка всячески превозносит свои заслуги перед экспедицией, выставляя себя этаким "благодетелем". Ли Фань своим мастерским пером дает нам ясно понять: этакий Жомка и портупею полковника способен обменять на винно-водочные изделия где-нибудь в горной деревне!

К счастью, лишь ничтожное меньшинство солдат поддерживает новоявленного "комиссара". Живописуя поведение низов, Ли Фань, как блестящий мастер психологической достоверности, и здесь выдерживает принцип контраста и противопоставление двух лидеров дополняет противопоставлением сержанта Липтона и рядового Ходла.

Сержант Липтон - это типичный армейский карьерист. Чтобы устроиться в армии "потеплее", он заискивает перед начальством, всячески угождая разным сомнительным личностям типа лейтенанта Слейтера. Липтон до того мил лейтенанту, что тот и находясь во сне дает ложное медицинское заключение - и все затем, чтобы потрафить своему любимцу! Интриган Липтон тоже боится действовать открыто и выставляет себя этаким служакой. Что бы ни случилось, с него взятки гладки, он то и дело повторяет: "Приказ командира, полковник приказал..." В общем, это пособник Жомки - недаром он выгораживает его и во всем обвиняет полковника Томсона: "надо было лучше тренироваться!" Липтон и действует в стиле Жомки - подбивает ламу-гипнотизера внушить всем, будто полковник состоим с ним, сержантом Липтоном, в неуставных отношениях. Кстати, не есть ли этот лама переодетый Жомка? Липтон доходит до панибратства с полковником и пренебрежительно величает его "товарищем майора", но полковник Томсон сурово его одергивает. Однако сержант Липтон продолжает мнить себя этаким Робин Гудом, слепо веря в свою незаменимость для экспедиции. Становится ясно -Липтон приучает всех к мысли, будто бы он и есть тот народный сержант, о котором так много поется в английских песнях (хотя таких песен вообще не существует).

К счастью, британская армия состоит не из одних липтонов и слейтеров. Ее основа - такие, как Ходл. Правда, поначалу кажется, будто Ходл тоже попал под дурное влияние Жомки. Но это все временно, пока не настал час решающих испытаний. Именно повар Ходл, хотя у него и шатаются передние зубы, плечом к плечу с полковником кидается на азиатского деспота. Напрасно лейтенант Слейтер и сержант Липтон пытаются убедить Ходла, что он должен выставиться в окно и помочиться на голову какому-нибудь зазевавшемуся лейбористу. Ходл понимает, что не спасет этим Англию, и отказывается участвовать в их авантюре. И неслучайно полковник Томсон в наиболее ответственный момент отстраняет Липтона от проведения операции и останавливает свой выбор на Ходле. Это - явный символ нерушимого боевого братства высшего командного состава и армейских низов, вклиниться в которое зря пытаются всякие липтоны!

Правда, гениальный Л.Фань, как суровый реалист, показывает, что справедливость еще не во всем торжествует: орден Бани все же минует Ходла и достается выскочке Липтону, хотя заслуги Ходла неизмеримо выше. Тем не менее рядовой Ходл продолжает скромно тянуть армейскую лямку и не претендует на награды. И все-таки, хочется верить, что английское правительство в конце концов исправит свою ошибку.

Я обязательно буду таким, как Ходл, а потом пойду в армию и взбодрю парочку генералов.

май-ноябрь 1994

* Александр Гейман. ДВА ПИСЬМА *

1. ПИСЬМО ГРАФА АРТУА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ КОРОЛЮ ФРАНЦИИ

Дорогой Луи!

Я вижу недоуменную мину на твоем лице. "Как же так",напряженно размышляешь ты,- "всю жизнь держал меня за додика, и вдруг - "дорогой"? Что это - дежурная вежливость или лицемерие лукавого царедворца?" Успокойся, Луи - ни то, ни другое. Просто с отдаления в тысячи долгих миль даже твоя унылая образина кажется чем-то родным и милым - ведь она напоминает мне Францию... Надеюсь, Луи, тебя не обижает, что я не титулую тебя по установленному этикету? Видишь ли, годы пути выветрили из моей памяти придворные тонкости, и я, как ни стараюсь, не могу точно вспомнить твое имя,- может быть, ты Генрих, а не Луи? - ну да, пусть будет наудачу - Луи, не помню уж, какой ты там по счету. А почему бы ему не справиться у аббата Крюшона? - удивляешься ты. Но как я могу это сделать, Луи, если аббат дрыхнет без задних ног через две запертых двери от меня и не желает даже откликнуться. Еще бы,- он так устал, когда вез меня от императорского дворца до нашего с ним жилища. Должен признаться, я получил ни с чем не сравнимое удовольствие, Луи. Приятно, знаешь, прокатиться на лошадке или с ветерком в экипаже, но кататься на аббате Крюшоне!.. сет ун плезир колоссаль, как говорим мы, фрацузы. Да, Луи, ты, наверное, обратил внимание, что я впервые за все письмо употребил французское выражение,- кстати, правильно ли я его написал? Ничего удивительного, если ошибся: не только твой порядковый номер, Луи, но и весь французский язык почти совершенно забыт мной после того, как я сподобился счастья познакомиться с языком некитайским. Ну, а переходить с языка божественной изысканности на вульгарное дикарское наречие, именуемое французским,- это такое мучение, такой моветон, Луи,- все равно что после сюиты Вивальди слушать твой утренний постельный тромбон. Тебя спасает одно, Луи: ты не сознаешь всей степени убожества, в котором вынужден обращаться, иначе бы ты не пережил этого. Аббат Крюшон, например,тот уже и ржет как-то по-некитайски,- ну, а я - я еще помню отдельные родные слова, такой уж я патриот, Луи, не помню, какой ты там по порядку. Да ты и сам видишь - пишу письмо о делах Некитая, а сам все о Франции да о Франции. Но к делу, к делу,- мне столько надо тебе рассказать политически важного! Во-первых, хозяин нашего дома, А Синь, редкая каналья: по-моему, он трахнул нашего аббата, а подстроил так, что все думают на меня. Во-вторых, Луи, ты оказался прав: наш путь в Некитай протекал с невероятными приключениями. Начать с того, что у самых границ Некитая нас ограбили и полностью раздели двое каких-то бродяг,- кстати, наших с тобой соотечественников, Луи, как только они сюда попали. Мало того, что у нас отняли деньги, одежду, продовольствие, письма и подарки для императора, так они еще присвоили себе наши имена и отправились в Некитай под видом нашего посольства. Так что, Луи-какой-ты-там-по-счету, я теперь и сам не разберу, кто тебе пишет эту некитайскую весточку: Гастон Мишо, уголовник и каторжник, он же граф Артуа, или граф Артуа, он же каторжник Гастон. Помнится, я остался сидеть голым задом на камне, а Крюшон - этот толстяк, кто бы мог подумать! - оказался проворней и удрал неизвестно куда. Крышон, где ты? - молчит, но он здесь, Луи, просто устал. А вот где я? Может быть, я уже нагишом добрался до Франции? Напиши мне об этом, Луи, не томи меня неизвестностью, умоляю тебя! А то вдруг этот каторжник Гастон приедет в Париж вперед меня и подаст жалобу, будто граф Артуа его раздел, а я так щепетилен в вопросах чести, и кто же я буду после этого, Луи? Одно знаю твердо: я теперь - другой человек. Это во-вторых, а в-третьих, Луи, кататься на аббате Крюшоне, а, ну да, я уже написал, тогда в-четвертых,- тебя, наверно, заинтересует тот факт, что твой Версаль - это сущий свинарник против конюшни некитайского императора. Да и чему удивляться - в полудикой Европе, как выяснилось, самые ничтожные понятия об изяществе и вкусе, в этом ты неповинен, Луи, но насчет гигиенических-то удобств, кажется, можно было сообразить, ах, прости, Луи, я снова о Франции - это опять не к месту прорвался мой патриотизм. Да, да, ты прав - пора о деле,- но я сразу вынужден огорчить тебя, Луи: увы, мне не удалось выполнить поручение мадам Помпадур. Лучшее средство от королевской импотенции - это конюх Ахмед, а его ни за что не отпустят, сам император, может, еще согласится, но императрица - ни за какие коврижки, так что с этим ничего не получится, представляю, как расстроится мадам Помпадур, кстати, кланяйся ей за меня, не нужна ли ей новая клизма? - пусть напишет: если старая сломалась, я пришлю,- тут их навалом и недорого. Вот вроде бы все, больше и не знаю, о чем писать, так что пока, Луи, до встречи, ах да,забыл, насчет второго твоего поручениия - английских козней в Некитае можешь не опасаться. Англия не пройдет! - не будь я граф Артуа! (но кто я, Луи?) - Но на чем основана ваша уверенность, граф? - можешь спросить ты. - А на том, Луи, что я пользуюсь поддержкой весьма влиятельных лиц при некитайском дворе. - Каких же именно? - слышу я твой следующий вопрос. - Ну, хотя бы императрицы, я у ней в большом фаворе, вчера, например, заполночь гостил у нее в будуаре. - Но как, граф, вам удалось этого добиться? - вновь не можешь ты удержаться от идиотского вопроса. - Ну же, Луи,- не будь так наивен - мне-то еще не требуется лекарство от импотенции! - Но ведь у императрицы Ахмед, разве не так? - никак не уймешься ты. - Нет, не так,- у императрицы Я и Ахмед, а он ненавидит британцев за их надменный колониализм, так что, Луи, двойной заслон проискам Англии! Будь спок! Кстати, императрица тебе кланяется, спрашивает, как твое здоровье,- ничего, если я отвечу: "Спасибо, помаленьку, немного беспокоит отрыжка"? Императрица советует тебе поменьше увлекаться прыжками на батуте, все равно, мол, чемпионом не будешь, - здесь почему-то считают, что твое слабоумие от этого, это просто ха-ха, мы с Крюшоном животики надорвали, когда представили, как твоя неуклюжая туша вверх тормашками дрыгается над батутом, согласись - это полный прикол, ну-ну, Луи, не дуйся, это же так - маленькая шутка. Ну все, ну, целую, ах да, император тебе тоже кланяется,- кстати, он советует тебе от всех болезней уринотерапию - это пить свою мочу - пошли его подальше с такими советами, Крюшон пробовал, говорит: гадость,- а уж если Крюшону не понравилось, значит, гадость, так что не вздумай, да только император корчит из себя крутого, такой же придурок, как его сынок. Знал бы ты, как он ущипнул меня за ягодицу, когда я вчера покидал покои императрицы! - так больно, Луи, до сих пор хромаю. К слову, принц на самом деле от Ахмеда, негр, как и тот,- тебе, конечно, не терпится узнать обо всем поподробней, но я и сам еще не особенно в курсе, как-нибудь потом расспрошу обо всем государыню. Вообще-то здесь есть над чем задуматься: такое во всем превосходство над нашей нищей отсталой страной с ее крестьянской сиволапостью, я сам видел, как герцогиня Бургундская посадила сморчок на занавеску с фамильным гербом, а портьеруто раздернули, герцог ходил среди гостей весь зеленый и спрашивал, кто это сделал, она ни за что не призналась, герцог до сих пор думает на тебя, а это была его жена, но ты тоже так делаешь, Луи, я видел,- само собой, бескультурье, а я о чем толкую, зато принцы - что твой наследник, что этот оба додики,- все-таки, это как-то утешает, правда, Луи? хоть в чем-то сравнялись,- но впрочем, во мне, наверное, опять взыграла моя патриотическая сентиментальность. Ну все, ну, пока, да, совсем забыл - у аббата Крюшона завелась забавная привычка: стоит его ночью трахнуть, как утром он сломя голову бежит читать проповедь,- видимо, его это как-то воодушевляет. Расскажи об этом кардиналу Ришелье или кто там сейчас - пусть он возьмет себе на заметку. Что-то я еще хотел тебе написать любопытного,- ага,- вот: кататься, ах, я же это уже писал, ну, тогда все, до встречи, как я по тебе соскучился, милый далекий Луи, дай Бог тебе крепкого здоровья, долгих лет жизни, успехов в труде и огромного счастья в личной жизни, которого ты лишен,- извини, я так и не вспомнил, какой ты по счету.