Михал Айваз - Парадоксы Зенона

Я огляделась. Из синеватой полутьмы выступали тяжелые полированные шкафы с закругленными углами, какие делали в тридцатые годы; выключенный торшер на блестящей металлической ножке склонялся над низким круглым столиком, примостившимся между двумя креслами, в их потертой черной коже виднелись дырки; за стеклом серванта толпились стеклянные фигурки животных; на стене висела картина маслом, изображавшая крестьянку в словацком наряде. Мне подумалось, что квартира досталась мужчине в наследство от родителей или от родственников и пространство, в котором он живет, интересует его в такой малой степени, что он не хочет тратить время на заботы о нем или же на какие-либо перемены. Но как в эту унылую комнату, дышащую затхлостью, попал аппарат, которому место, скорее, в химической лаборатории? Я повернулась к мужчине в очках и хотела спросить его, но он жестом привлек мое внимание к прибору.

В емкости, где светилась голубая жидкость, стало что-то происходить. Объем светящейся жидкости медленно увеличивался, она неторопливо поднималась по трубкам; достигнув же верха, она опять поползла вниз. Скоро все десять трубок были до краев наполнены жидкостью. Мне показалось, что банка с трубками выглядит в темной квартире как светящаяся медуза со щупальцами, два из которых – те, что тянутся к добыче, – длиннее и тоньше прочих. Острые концы трубок были закрыты маленькими стеклянными пробками, и жидкость не могла вытечь наружу. Однако скоро ее давление усилилось настолько, что пробки подались и одна за другой с негромким позвякиванием начали падать на металлическую пластину. Из концов коротких трубок потекли тонкие струйки светящейся жидкости и попали как раз в восемь концов лучей восьмиугольника, который, как я только сейчас заметила, был выгравирован на поверхности пластины. И тут же жидкость в емкости погасла. Образ медузы, поднимающейся из морских глубин, померк; теперь мне казалось, что я смотрю в ночной сад на загадочный павильон с восемью светящимися колоннами, подпирающими фантастической формы крышу. Во время своего путешествия по трубкам жидкость заметно загустела, мало того – она продолжала густеть и после того, как вытекла из устьев трубок, так что в тот момент, когда ее струйки коснулись металлической пластины, она была уже настолько густой, что не растекалась, и потому в углах восьмиугольника на наших глазах вырастали светящиеся голубые сталагмиты. Мы оба молчали и в полутьме смотрели на голубые линии; из соседней квартиры, где было включено радио, доносились звуки духового оркестра. Жидкость становилась все гуще и гуще, пока наконец струйки не замерли совсем; неоновые столбики павильона раздались и лопнули, и из щелей трубок судорожными рывками стало вылезать голубое светящееся липкое тесто, которое иногда собиралось у концов трубок во все увеличивающиеся шары, а потом быстро падало вниз, как на упругой резинке. Над остриями восьми удлиненных голубых конусов, поднимавшихся на металлической пластине, то вытягивались, то снова сокращались, не касаясь их, куски голубого теста.

Тем временем жидкость выдавила и пробки на концах обеих длинных трубок, ее первые тугие капельки упали на зеленые овалы. На их поверхности тут же появилась сеть светлых трещин. Послышалось шипение, и сквозь трещины стал подниматься белый пар. Казалось, что светящиеся голубым сталагмиты каким-то образом притягивают его – пар тек к ним с двух сторон, закручивался вокруг них спиралью и постепенно превращался в белый шар. Теперь жидкость погасла и в трубках, так что стеклянная конструкция нависала над столешницей, как большой темный паук. Сталагмиты, растущие на металлической пластине, тоже начали угасать, и какое-то время единственными источниками света в комнате, кроме отблесков уличного фонаря на закругленных углах шкафов, были сияющие голубым в белом тумане концы сталагмитов. Туманный шар вращался все медленнее, пока не замер окончательно. Он превращался в студенистую массу, которая становилась все гуще и непрозрачнее, голубой свет внутри ее был уже почти не виден. Я хотела взглянуть на него еще раз и потому наклонилась и посмотрела в шар на уровне светящихся кончиков конусов; я увидела ряд тусклых голубых огоньков, неверный свет которых напомнил мне неоновую надпись «Прага – Смихов» на смиховском вокзале, что видна была ночью из окна моей детской, когда мы жили в доме напротив вокзала. Наконец свет пропал, хотя я знала, что он все еще сияет внутри белого неправильного шара, в который превратился пар, выходивший из трещин. Пропали и последние голубые отблески на стеклах и полированной поверхности мебели, теперь комнату освещал лишь слабый свет уличного фонаря.

Густея, белый шар из пара становился тяжелее. Плечо штатива, на котором стоял белый шар, наклонилось, и молочного цвета упругое тело скользило по металлической пластине; оно рывками съезжало вниз и, замирая на время, всякий раз студенисто подрагивало. Было ясно, что оно вот-вот доберется до края пластины, перевалится через него и упадет в фиолетовую жидкость. Я с беспокойством посмотрела на мужчину в очках, но он наблюдал за движением белого дрожащего куска заливного совершенно бесстрастно, разве что мягко отстранил меня рукой подальше от прибора. Через секунду трясущееся желе действительно доехало до края пластины, перевалилось через него и упало в сосуд. Фиолетовая жидкость брызнула во все стороны и на полметра вверх.

При этом случилось нечто удивительное. Жидкость не вернулась обратно в сосуд и не залила пол, потому что в долю секунды затвердела. Это явно было какое-то вещество, которое при соприкосновении с воздухом необыкновенно быстро переходило в твердое состояние; и желтая корка, лежавшая на поверхности жидкости, а теперь перетекшая на полиэтиленовую пленку и запачкавшая паркет, по-видимому, служила для того, чтобы помешать преждевременному ее соприкосновению с воздухом. Жидкость, затвердевшая в момент разбрызгивания, приняла странную форму: это была какая-то чудовищная морская актиния из прозрачной стекловидной массы, ее длинные тонкие щупальца торчали в разные стороны, а в ее середине – там, куда угодил шар, – образовался пузырь. Капельки, которые еще можно было различить, упали на стол и на пол уже как твердые шарики – будто рассыпались мелкие бусинки.

После внезапного всплеска и тихого стука загустевших капелек, падающих на паркет, снова настала тишина, в которой слышалась лишь приглушенная радиомузыка за стеной. Я смотрела на прозрачное фиолетовое растение, которое неожиданно выросло передо мной. Оно высилось на фоне окна, целиком перекрытого фасадом дома напротив. Внутри стеклянного растения все еще виднелось белое тело, благодаря которому оно появилось и которое теперь накрепко вросло в твердую стекловидную массу. Скоро на поверхности белого шара стали появляться одна за другой голубые яркие точки, они вытянулись в подобие светящихся ресничек, но не остановились в росте, а все удлинялись и удлинялись. В невидимых недрах белого тела что-то происходило, светящиеся острия начали прорастать сквозь белую массу, и, когда эти голубые светящиеся прожилки достигли поверхности шара, я увидела их сквозь прозрачное вещество невероятной актинии. Потом я могла наблюдать за их движением: светящиеся голубым прожилки тянулись к краям, переплетались и бесконечно разветвлялись, образуя все более узенькие капилляры, – так они создавали сетку, напоминающую нервную ткань. При этом их свет разливался по фиолетовому веществу, и актиния слабо сияла перед окном всеми своими тонкими жилками.