Вячеслав Рыбаков - Гравилёт Цесаревич
А в целом он был, как всегда. Очень усталый только. Очень. Опустошенный какой-то. Но она решила, что просто было много работы в связи с отлетом наследника, и ничего спрашивать не стала.
Одну странную фразу он сказал ей, и от этой фразы теперь, задним числом, можно было белугой завыть. Уже уходя поутру на работу в день катастрофы, чмокнув жену в щеку, он улыбнулся как-то необычно жестко и проговорил: "Ну ладно. Буду отдуваться за вас за всех, чистоплюев блаженненьких. Жаль, до самого мне уж не дотянуться". Она спросила, что он имеет в виду - а он не ответил.
Я снова нацелился было на свой бутерброд, и позвонил телефон. Болсохоев снял трубку, алекнул, послушал и протянул трубку мне.
- Круус, - сказал он.
- Трубецкой, - произнес я в трубку.
- Мы нашли его, - от явного волнения Круус сильнее обычного растягивал свои каучуковые эстляндские гласные. - Приезжайте, это пятый пункт неотложной наркологии. Кисленко очень плох. И хуже всего то, что я не понимаю, что с ним.
3
Кисленко нашли около двух часов дня на улице, неподалеку от остановки автобуса аэродром - город, но не той, на которой он обычно выходил, а двумя позднее; похоже, свою он просто-напросто проехал. Видимо, в автобусе ему стало худо, он начал терять разумение - но еще выбрался как-То, добрел до укромной, притаившейся на бережку арыка, в тени карагачей, скамейки, и тут окончательно потерял сознание. В какое время это было - точно сказать невозможно; Тюратам - город рабочий, днем на улице редко кого встретишь. Набрели на Кисленко два гимназиста, шедшие домой после занятий. Кликнули городового. Вот картина: завалившись набок, сидит на лавочке человек, изо рта - струйка слюны, припахивает спиртным, брюки мокрые, моча. Конечно, городовой решил, что человек пьян до утери человеческого облика. Вызвал "хмелеуборщиков". Те, хоть случай и редкий, особливо рефлектировать не стали; привезли на пункт, сделали промывание желудка, укол и оставили просыпаться. Во время перевозки Кисленко бормотал что-то, как бы бредил, но кто же прислушивается в таких случаях? Правда, один санитар, из молодых, видно, ему все это еще в новинку казалось, зафиксировал на редкость, с его точки зрения, нелепую фразу - нелепостью своей она в память и врезалась. Неразборчиво пробубнив что-то насчет, как он непонятно выразился, "демогадов", Кисленко вдруг очень ясно сказал: "Народу жрать нечего, а вам тут обычных начальников мало, еще и царей опять развели..."
Двое других подтвердить показания молодого коллеги не взялись, но один неуверенно покивал: да, про царя что-то было, но что именно - не отложилось.
Лишь утром врачи забеспокоились всерьез - Кисленко не приходил в себя; уже он явно не спал, а был без сознания, и по временам дико вскрикивал. Взяли анализы. Следов употребления наркотиков не обнаружили, следы алкоголя - в минимальном количестве. Столь гомеопатическая доза никак не могла вызвать подобный эффект. Наверное, так я подумал, Кисленко просто хлебнул граммов полста для храбрости перед самым делом или сразу после него, чтобы расслабиться. Не более. Но расслабиться у него не получилось.
Его пытались привести в себя. От средств самых элементарных, вроде нашатыря, до сложных комплексных уколов - все перепробовали, и все тщетно. Пытались установить личность, но документов никаких не обнаружили, а когда, постепенно начав соображать, что случай очень уж нетривиальный, затеребили городское полицейское управление, тут уже и Круус приехал.
- Для очистки совести я повторил все анализы, - рассказывал Круус, а я вглядывался в запрокинутое, иссохшее, уже покрытое седоватой щетиной лицо Кисленко на подушке. Оно было так не похоже на фотографию в пропуске... Словно техник прошел через какую-то катастрофу, через жуткую, средневековую войну, где сдирают кожу с живых, где младенцев швыряют в пламя. Время от времени губы его беззвучно шевелились. Свет настольной лампы, стоявшей на стандартной больничной тумбочке у изголовья, вырубал из лица резкие черные тени, они казались пробоинами. - Ничего, чисто. Никаких следов психотомиметиков, галлюциногенов, препаратов, увеличивающих внушаемость... Вообще никаких препаратов, кроме тех, что ему вводили здесь. Памятуя вашу имплицитно высказанную гипотезу, я пытался разблокировать ему память, - губы Крууса слегка задрожали. Засунув руку куда-то глубоко под явно с чужого плеча белый халат и повозившись на груди, он извлек свой просторный носовой платок и вытер лицо. Мельком я отследил, что платок уже выдохся. Пахло медикаментами, пахло влажным кафельным полом, пахло мучающимся на постели человеческим телом - но духами не пахло. - И тут, Александр Львович, я едва не оказался на соседней койке надолго.
- Что такое?
Круус упихал платок обратно.
- Он пришел в себя. Он открыл глаза, он сел на постели. Помню, я еще успел обрадоваться - мол, все идет хорошо, сейчас начнем разбираться... И тут он закричал: "Нет! Не хочу! Он ведь живой! Он мне улыбается!" Признаюсь вам, такой муки, такого отчаяния я не наблюдал никогда в жизни. Он попытался соскочить с постели. Его с трудом удерживали двое санитаров. Тогда он стал кричать: "Убейте меня!" И я, отчасти от испуга, а отчасти желая хоть как-то успокоить его, притупить его очевидные, хотя совершенно непонятные мне страдания, поспешил погрузить его в сон. Успокоительный, релаксационный сон.
- Его крики вы как-то фиксировали?
- Все на диктофоне. И еще там - фраза, которая, без сомнения, пополнит и украсит ваш список странных фраз, произнесенных Кисленко за последние сутки. Заснул он мгновенно, но поначалу спал беспокойно, метался, и словно бы боролся с кем-то. И вдруг внятно рявкнул: "Да что ж ты женщину-то!.. Омон хуев, кого защищаешь? Они, Иуды, Россию продают, а вы тут с дубинами!" Потом беззвучно еще что-то пробормотал - я пытался читать по губам, но смысла не уловил - и вдруг тихонько так, беспомощно: "флаг, флаг выше... пусть видят наш, красный..." И уже потом - все.
У меня даже зубы скрипнули. "Тихонько", "беспомощно" - что же происходит? Бедный, бедный человек!
Как это сказал Ираклий? "Найди их и убей." Вот, нашел.
- Омон, - медленно повторил я незнакомое слово.
- Что значит это слово, я не знаю, - сразу сказал Круус. Черт боднул меня в бок.
- А что значит следующее за ним, знаете?
Круус с достоинством поджал губы.
- Пф! Али я не россиянин? - спросил он со старательным волжским поокиванием.
- Ну, хорошо, хорошо. Вольдемар Ольгердович, извините. Вы уверены, что правильно расслышали?
- Кисленко отчетливо окает, сильнее, чем я сейчас изобразил. Сомнений быть не может. Два "о" и ударение на последнем слоге.
- Может, что-то блатное? Надо будет проконсультироваться у кримфольклористов... Хотя откуда технику Кисленко знать?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});