Итало Кальвино - Тропа паучьих гнезд

— Будь я, как ты, мальчишкой, — говорит Пину Дзена Верзила, по прозвищу Деревянная Шапочка, — я бы недолго думая спустился в город, застрелил офицера, а потом опять удрал бы сюда. Ты ведь мальчик, никто на тебя не обратит внимания, ты сможешь прошмыгнуть у них под самым носом. И удрать тебе будет гораздо легче.

Пин приходит в ярость: он знает, что они говорят все это только для того, чтобы посмеяться над ним, а потом они не дадут ему оружия и не выпустят из лагеря.

— Пошлите меня, — предлагает он. — Увидите, что пойду.

— Валяй! — говорят они. — Завтра отправишься.

— На что спорим, что я спущусь и кокну офицера? — спрашивает Пин.

— Ладно, — говорят они. — Ферт, ты дашь ему оружие?

— Пин — поваренок, — отвечает Ферт, — его оружие — нож для чистки картофеля и поварешка.

— Плевал я на ваше оружие. Разрази меня гром! У меня есть пистолет немецкого матроса, ни у кого из вас нет такого!

— Черт возьми! — смеются они. — А где ты его держишь? Дома? Матросский пистолет! Уж не водой ли он, часом, стреляет?

Пин кусает губы. Когда-нибудь он выроет пистолет и совершит чудеса — все просто обалдеют.

— На что спорим, у меня есть пистолет «пе тридцать восемь», я его спрятал в таком месте, о котором никому, кроме меня, не известно.

— Что ты за партизан, если прячешь оружие? Укажи место, и мы сходим за твоим пистолетом.

— Нет. Место знаю только я, и я никому не могу сказать, где оно.

— Почему?

— Там паучье гнездо.

— Заливай! Когда это пауки делали гнезда? Что они — ласточки?

— Если не верите, дайте мне ваше оружие.

— Свое оружие мы сами раздобыли. Оно у нас завоеванное!

— Разрази меня гром! Я свой пистолет тоже завоевал. В комнате сестры, пока матрос…

Они хохочут. В таких вещах они ничегошеньки не понимают. Пину хотелось бы партизанить в одиночку, только со своим пистолетом.

— На что спорим, что я найду твой «пе тридцать восемь»?

Вопрос задан Шкурой, хлипким, вечно зябнущим пареньком, у которого на верхней губе только-только начали пробиваться усики. Шкура чистит затвор, усердно наяривая его тряпкой.

— Спорим хоть на твою тетку, что ты не знаешь место паучьих гнезд, — говорит Пин.

Шкура кладет тряпку.

— Сопляк! Мне известен в овраге каждый камешек. А со сколькими девчонками я валялся на берегах ручья — тебе даже не снилось.

У Шкуры две пожирающие его страсти: оружие и женщины. Он вызвал восхищение Пина, компетентно обсудив с ним всех проституток в городе, назвав цены, назначаемые его сестрой Негрой, что позволяет предполагать, будто он и ее хорошо знает. Пин и тянется к Шкуре, и вместе с тем испытывает к нему отвращение: хлипкий, вечно зябнущий Шкура постоянно рассказывает либо о девчонках, предательски схваченных за волосы и поваленных на траву, либо о новом, усовершенствованном оружии, которое выдали «черной бригаде». Шкура еще совсем юн, но он успел исколесить всю Италию, выезжая в лагеря авангардистов 1 и участвуя в их маршах. Он сызмальства возился с оружием и, еще не достигнув положенного возраста, побывал в публичных домах всей страны.

1 Члены фашистской молодежной организации.

— Никто не знает, где находятся паучьи гнезда, — повторяет Пин.

Шкура смеется, обнажая десны.

— А я вот знаю, — говорит он. — Сегодня я иду в город реквизнуть автомат у одного фашиста, заодно поищу и твой пистолет.

Шкура то и дело наведывается в город и возвращается обвешанный оружием. Ему как-то всегда удается пронюхать, где спрятано оружие, кто держит его у себя дома, и он идет на риск быть схваченным, лишь бы только пополнить свой арсенал. Пин не знает, верить Шкуре или нет. Может, Шкура и есть тот самый настоящий друг, которого он так долго искал, друг, который знает все о женщинах, о пистолетах и даже о паучьих гнездах? Но Пина отпугивают красноватые, холодные глазки Шкуры.

— Ну а если ты найдешь мой пистолет, ты мне его принесешь? — спрашивает Пин.

Шкура хохочет так, что десны вываливаются наружу.

— Если я его найду, он станет моим.

Отобрать оружие у Шкуры не так-то просто. Каждый день в отряде вспыхивают ссоры, потому что Шкура плохой товарищ и утверждает, что ему принадлежит право собственности на все собранные им боеприпасы.

Прежде чем уйти в партизаны, Шкура записался в «черную бригаду», чтобы получить автомат. С этим автоматом он носился по городу и стрелял во время комендантского часа кошек. Потом он дезертировал, прихватив с собой половину оружейного склада. С тех пор Шкура снует между городом и партизанским лагерем, раздобывая чудные автоматические винтовки, ручные гранаты и пистолеты. Он частенько заводит речь о «черной бригаде»; в его рассказах она окрашена в дьявольские, но не лишенные привлекательности тона: «В «черной бригаде» делают так-то… В «черной бригаде» говорят…»

— Так я пошел, Ферт, — говорит Шкура, облизывая губы и шмыгая носом.

Никому не позволено уходить и приходить, когда ему вздумается, но экспедиции Шкуры себя оправдывают: он никогда не возвращается с пустыми руками.

— Я отпускаю тебя на два дня, — говорит Ферт, — но не больше. Понятно? И без глупостей — не то тебя схватят.

Шкура продолжает облизываться.

— Я возьму с собой новый «стэн», — говорит он.

— Нет! — возражает Ферт. — У тебя есть старый. Новый «стэн» понадобится нам.

Обычная история.

— Новый «стэн» принадлежит мне, — гнусит Шкура, — я его принес, я его и заберу.

Когда Шкура начинает задираться, глазки у него еще больше краснеют, словно он вот-вот заплачет, а голос становится еще гнусавее. Но Ферт холоден и непреклонен; только ноздри у него ходят ходуном.

— Тогда ты никуда не пойдешь, — говорит он.

Шкура плачется, припоминает все свои заслуги, говорит, что уйдет из отряда и заберет все свое оружие. Тут он вдруг получает звонкую, сухую пощечину.

— Ты сделаешь то, что я тебе прикажу, — говорит Ферт. — Ясно?

Товарищи смотрят на Ферта одобрительно. Они уважают Ферта не больше, чем Шкуру, но довольны, что командир поставил на своем.

Шкура шмыгает носом, а на его бледной щеке багровеет след пятерни.

— Ты об этом еще пожалеешь, — говорит Шкура. Он поворачивается и выходит из сарая.

В лесу туман.

Мужчины пожимают плечами. Шкура не раз устраивал подобные сцены, а потом всегда возвращался с хорошей добычей. Пин бежит следом за ним:

— Шкура, послушай, мой пистолет… — Он сам не знает, о чем же его попросить.

Но Шкура исчез. Голос Пина тонет в тумане. Он возвращается к остальным партизанам. В волосах у них — солома, в глазах — тоска.