Игорь Горячев - Полдень 23 век. Возвращение Тойво

Я подошел к окну. За окном было уже совсем темно. Калям, облизываясь, вернулся из кухни, уселся рядом и снова принялся смотреть вместе со мной в темную бездну, испещренную россыпями огней. Я поглядывал на него и улыбался.

Вот ведь, ну что с него взять: кот и кот, но иногда мне кажется, что он прилагает просто не кошачьи усилия, чтобы меня понять, вырваться, так сказать, за пределы своего кошачьего кругозора. И хорошо нам, вот так вот, вдвоем у окна в этот майский вечер. Я взглянул на небо, усыпанное звездами, на узоры созвездий, на широкую белесую полосу Млечного Пути, и вдруг у меня возникло странное ощущение, что все эти космические бездны, все эти звездные пространства находятся не во вне, а внутри меня, внутри моего сознания, словно мое сознание вмещает в себе всю вселенную. Вдруг откуда-то возникла тихая радость, подержалась несколько секунд и растаяла. Я улыбнулся Вселенной и отправился спать.

Уже в постели, я вспомнил, что в своей книге Нехожин упоминает о судьбе Камилла, подчеркивая еще раз тупиковость подхода «чертовой дюжины» в своей попытке срастить человека «с искусственным интеллектом», хотя предполагает, что, скорее всего эти люди имели «т-зубец» в ментограммах и остро осознавали ограниченность своих возможностей. Цитата из его книги: «Они жаждали перехода на новый «эволюционный уровень», но шли ложным путем и выбрали для этого абсурдные методы».

Ему же принадлежит лозунг. «Каждый физик, если он честный физик, должен стать псиоником и превратить свое собственное сознание и тело в пси-лабораторию». Он сам неуклонно следовал этому лозунгу.

А еще у него была дочь, Аико… Аико… Когда я произношу это имя, когда я думаю об этих потрясающих днях Второй волны Большого Откровения, перед моими глазами сразу встает ее чудесный образ, ее улыбающиеся глаза, ее темные волосы, охваченные обручем из светящегося материала, ее звонкий смех и искрящаяся улыбка, вся ее невесомая фигурка и руки, легкие, как крылья, так что казалось, стоит ей взмахнуть ими и она полетит, и сердце мое переполняет любовь и нежность. Та, кто открыла мне глаза, подарила мне новое рождение, мне и миллионам других, таких как я. Можно ли передать словами ту благодарность, которую испытываю к ней я. Только ради Аико пишу я этот мемуар, мой уважаемый читатель, чтобы оставить память о ней всем тем, кто пойдет этим путем после нас. Чтобы и вы тоже полюбили Аико, так же как люблю ее я. Ибо если бы не было ее, то не было бы и этой Второй волны Большого Откровения. Скоро, совсем скоро мы все встретимся там… в Новом Мире, куда она проложила Золотой Мост для всех нас.

Мог ли я предположить тогда, в мае 228 года, насколько близки и дороги станут мне эти люди и насколько радикально изменится моя жизнь после встречи с ними. «Аико… «Ко» по-японски — означает «дитя», а что значит «Аи»? Надо будет посмотреть в словаре…», — подумал я, уже засыпая.

№ 03 «Фита»

Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.

Гранитный звездолетчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолетчика и зоолога была совершенно непринужденной, как будто Порта шел по неотложному делу и его вдруг окликнули.

Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил это памятник. Нередко приходил к нему вечерами посидеть на скамейке — с книжкой или наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет им, пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.

Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…

— Пан Янчевецкий?

Ежи вздрогнул — неужто задремал?! Какой позор! — немного суетливо поднялся навстречу длинноволосому мужчине, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.

— Здравствуйте! Чем могу служить?

Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца мужчина крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.

— У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, — сказал Индеец, — но мне не хотелось бы вести его здесь.

— А где бы вам хотелось его вести? — сварливо осведомился Ежи.

— Где-нибудь, где не так многолюдно.

— Послушайте… м-м…

— Александр. Александр Дымок.

— Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?

— Мне — тоже. — Индеец невесело улыбнулся. — Но речь идет о тайне личности…

— Какой еще тайне? Чьей личности?

— Вашей, пан Янчевецкий, — ответил Дымок. — Например, я могу ответить на вопрос, который, наверняка, мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?

Планетолог фыркнул.

— Потому, что я был посредственным художником, — сказал он. — Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.

— Простите, пан Янчевецкий, — сказал Дымок, — но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?

— А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!

— Нет, вы не помчались… — продолжал Индеец. — Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…