Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

Утром Андрей проснулся поздно, в десятом часу.

Просыпаясь, он услышал сначала дневные веселые звуки: пение птиц, далекие голоса, квохтанье кур, звон ведра… Открыл глаза, увидел белый потолок, по которому пробежала замысловатая, похожая на Волгу трещина, и вспомнил ее — вспомнил, как в прошлом году так же просыпался в этой комнате и так же смотрел на эту трещину… Он потянулся, понимая, как хороша жизнь, и тут же зажмурился, потому что утро таило в себе обман — оно, такое светлое и невинное, сохранило память о вчерашнем. Скорее уехать… Может, выскочить через окно и, не прощаясь, покинуть дом, только бы не видеть укоризны в глазах Глаши, а то и презрительного выговора? А что, если отчим тоже услышал его ночные мольбы?.. «Господи, за что ты так наказываешь меня?»

Но если выскочить в окно — как доберешься до Симферополя без единой копейки? Искать Беккера? У него ничего нет, да и не хочется видеть его. Ахмет наверняка катает князей по горам…

— Андрю-уша! — сказала Глаша, заглядывая в окно. — Ты все на свете проспишь. Я уж два раза самовар ставила.

Глаша стояла за окном, опершись ладонями о подоконник. Она была в розовом платье с короткими рукавами и переднике, волосы собраны в темно-золотой пук.

— Доброе утро. — Андрей понял, что ничего дурного ночью не случилось. И в этом было возвращение счастья.

— Давай, давай, не залеживайся! — Глаша рассмеялась, показав ровные белые зубы. — Одна нога здесь, другая там!

Андрей вскочил с кровати, Глаша откровенно и весело глядела, как он натягивает брюки.

— Жарища сегодня будет, — сказала она. — Просто ужасно.

— Который час? — спросил Андрей. Ему хотелось как-то выразить благодарность Глаше за то, что она так легко отпустила ему ночные грехи.

— Скоро десять, — сказала Глаша. — Я тебе на кухне накрыла. Не обидишься?

— Да хоть в чулане!

Глаша ушла, и Андрей, умываясь, слышал, как она созывает кур:

— Цыпа, цыпа, цыпа… идите сюда; цыпа, цыпа, цыпа…

Андрей прошел на кухню — прохладную, светлую и чем-то иностранную, может, от белых плиток, которыми были покрыты стены, серебряного блеска кастрюль и золотого сияния тазов. Глаша застелила белой салфеткой край кухонного стола.

— А отчим где? — спросил Андрей.

— Сергей Серафимович с утра уехали, — сказала Глаша. — В Массандру, там какие-то профессора из Парижа собрались поспорить, чей виноград лучше. Ты же знаешь, он у нас большой ботаник.

Это даже к лучшему. В сущности, они уже вчера попрощались.

— Ты молочка сначала выпей, — сказала Глаша. — Знаешь почему? Его нам сверху, с Ай-Петри привозят. Там травы особенные, горные…

Глаша хлопотала, подставляла ему горный мед и черешню — это была обыкновенная, крепкая, налитая силой и здоровьем Глаша, совсем не та желанная, таинственная женщина, столь смутившая Андрея, когда он увидел ее за пианино в полутемном, наполненном жгучим пряным ароматом кабинете отчима.

— Просто чудо, — говорила она, — сегодня утром встаю — все куры, понимаешь, все без исключения снеслись. Ты только посмотри.

Она взяла с широкой полки большую миску, до краев полную яиц.

— Может, возьмешь с собой, Марии Павловне, а?

— Ну куда я с яйцами через перевал? — рассмеялся Андрей. — Я яичницу привезу.

Чай был душистый, темный, Глаша наливала его из заварного чайника с голубыми розами и щербинкой на носике. Андрею чайник был знаком уже много лет.

— Ты дальше что будешь делать? — спросила Глаша. — Сейчас домой или, может, искупаешься? В море хорошо сейчас!

— А в самом деле! — сказал Андрей. — Искупаюсь сначала.

— Только к обеду возвращайся. Я окрошку сделаю, у нас ледник хороший. Пообедаешь, поспишь, а как жара схлынет, поедешь. У нас теперь в Симферополь автобус ходит. Знаешь?

— Нет, не слышал.

— Евстигнеевы, которые раньше линейки держали, автобус купили. Немецкий. Дыму от него — ужас. К ночи дома будешь.

Все устраивалось как нельзя лучше.

— А ты небось купальный костюм не взял? Так в сундучке под твоей кроватью должен быть, еще с того года. Если, конечно, налезет. Уж очень ты широкий стал.

— А когда Сергей Серафимович вернется?

— Он к вечеру приедет. Думаю, к вечеру. Куда спешить?

Было жарко, мухи жужжали у марли, натянутой на окно. Глаша — ах! — смахнула осу, что опустилась на скат груди. И Андрей тут же вспомнил ночь — не умом, а телом вспомнил. И отвернулся.

Когда Андрей, с легкой сумкой, в которой лежали купальный костюм, полотенце и томик Леонида Андреева, спустился вниз к пляжу, мысли его совершенно покинули дом отчима, и возможность свидания с Лидочкой завладела им. С каждым шагом к набережной все большее волнение овладевало Андреем. Жара господствовала на нижних улицах и у моря, набережная как вымерла, лишь левее мола, на городском пляже, слышны были голоса, которые сливались с шумом моря, совершенно спокойного и как будто масляного, но набегавшего на гальку неожиданно пушистыми пенными волнами.

Андрей постоял немного возле того киоска с сельтерской, где впервые увидел Лидочку, словно она должна была вернуться туда, а потом долго торчал на солнцепеке над пляжем, стараясь во множестве людей разглядеть Лидочку, что, конечно же, было невозможно, тем более что в большинстве люди старались, выбравшись из моря, сразу спрятаться под полосатые тенты или зонты.

Почему же он так легкомысленно решил, что увидит Лидочку именно здесь? Ведь не исключено, а даже вероятно, что Беккер мог пригласить ее на Ай-Тодор или к водопаду Учан-Су, чтобы провести с ней время в прохладе гор и леса, а не здесь… И поняв, что Лидочка сейчас находится где-то в обществе Коли, Андрей расстроился. К тому же, вспомнив о Коле, он понял, что ведет себя не как джентльмен, потому что даже в мыслях не должен был желать встречи с Лидочкой, сердце которой принадлежит Беккеру.

Андрей спустился на пляж. Места под тентом ему не нашлось, потому он расстелил полотенце прямо на гальке, разделся и улегся с книгой, которую раскрыл, но читать не намеревался. Купальные трусы, что он отыскал в сундуке, были тесны и старомодны — полосатые, они почти достигали колен, тогда как многие модники ходили по пляжу в куда более коротких одноцветных трусах.

Солнце палило безжалостно, и через несколько минут бесцельного разглядывания купальщиков Андрей поднялся и пошел к воде. Войдя в море по колени, он долго стоял, с удовольствием ощущая, как волны разбиваются о его ноги и брызги холодят тело. В отличие от большинства обитателей сухопутного Симферополя Андрей хорошо плавал. Сергей Серафимович специально, еще в первом классе, научил его плавать, причем разными стилями.