Александр Громов - Властелин пустоты
Джекоб пускал пузыри, слушал. Он хотел понимать. Случалось, за словами не оказывалось образа. Это было — непонимание. Непонимания он не любил. Случалось и так, что слова не соответствовали образу. Это было — ложь.
Большая великанша — не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная, — тоже приходила и побаивалась Джекоба. Она не умела с ним обращаться, хотя в этом не было ничего сложного. Бледную великаншу интересовал Большой мир, и то, чего она о нем не знала, маленькие великаны подолгу пытались понять, читая кипы скрепленных листков и рассматривая другие, большие белые листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб знал, что такое болезнь.
Неожиданно для себя он понял, что знает о Большом мире больше великанов. Это было открытие! Иногда ему хотелось помочь великанам. Они не понимали его, как он ни старался. Они даже не пытались понять. И он разражался ревом.
Его успокаивали.
Он знал причину непонимания. Однажды добрая великанша подумала о том, что все грудные младенцы — бессознательные телепаты и только потом развитие речевых центров заглушает природный дар. Джекоб обрадовался, но Маргарет, как будто испугавшись этой мысли, перечеркнула ее и больше к ней не возвращалась. И Джекоб обиделся на добрую великаншу.
Его успокоили.
Он спал и видел сон Дэйва. Ночь была днем, и бой шел при свете солнца. Королевская пехота трижды бросалась на приступ и трижды откатывалась, оставляя десятки тел в проломе и во рву. Арбалетчики со стен били на выбор. Минуты затишья сменялись кряканьем катапульт, гуденьем камней, пролом в стене рос, как дупло в гнилом зубе, — и снова гнусаво, густо ревел на той стороне сигнальный рог, и снова, снова штурм!..
Дэйв исчез, и никто о нем не пожалел, а меньше всего Джекоб. Он был самим Бернаром де Куси, гордым сеньором, восставшим против ничтожного, но, нужно отдать ему должное, упрямого короля, притащившего сюда армию, чтобы уничтожить его, Бернара де Куси. Ха! Разве де Куси можно уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец и брат будут пощажены, если выдадут разбойника Бернара. Так и сказал: разбойника, церкви-де грабил, бесчинствовал, повесил кого-то не того… Велика важность! Удавленного парламентера отправили назад при помощи баллисты, чтобы рассказал своему королю: де Куси пощады не просят! Малодушный скопидом, не проклятый ни одним священником, тебе бы родиться не королем, а менялой!
Стая стрел прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом лезли спешенные рыцари, увлекая на штурм отхлынувшую было пехоту. Первого Бернар обманул ложным замахом и рассек ему шлем ударом сбоку. Второй надвинулся рьяно, но брат Бертран расплющил его, вовремя приняв из рук оруженосца боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем, и каждый отступил на шаг вбок, чтобы не мешать брату разить мечом. Удар!.. Боль, темно в глазах, его заставили пошатнуться, но меч не прошел сквозь нагрудник, а в следующую секунду королевское войско уменьшилось еще на одного человека. Бернар сорвал с себя шлем, отбросил щит. Перед ним пятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, каков он в ярости, норовили подло ударить в шею, в пах, в колено. Он крушил, сбивал с ног. Оруженосцы прикончат упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские псы, вот-вот побегут, а в спины им тявкнут арбалеты… Но снова, снова ревет проклятый рог и свежий отряд рвется к пролому, кто-то хватает за плечи и трясет с опаской, а рог почему-то уже не ревет, а протяжно ноет, тягучий знакомый звук побудки, и это конец боя, нужно отступить, укрыться в донжоне, уйти тайным ходом…
Кажется, Дэйв кого-то ударил, когда его будили. А Джекоб долгое время лежал тихо, переживая странный чужой сон, и думал о том, почему не все великаны согласны принять себя такими, какие они есть. Почему в снах и наяву они разные? И почему-то боятся вскрикнуть во сне и никогда не рассказывают друг другу своих снов. Странные эти взрослые. Разве во сне Дэйв стерпел бы унижение и приказ работать на торфе десять дней, как скрипя зубами стерпел наяву?
Даже Главный великан не был свободен в своих поступках. Джекоб читал его мысли. Он не завидовал великанам.
Он захотел есть и запросил пищи. Потом снова уснул, уже без снов, а проснувшись, увидел лодку. Лодка была еще далеко от Большого мира, но она приближалась, и вместе с ней приближалась опасность. Она сидела в лодке. Она двигала веслом. И было еще что-то. Еще одна опасность, пока неясная, едва уловимая таилась здесь, в Большом мире. Она угрожала Большому миру, но прежде она угрожала Джекобу, а еще раньше — Главному великану. Опасность Джекоб понимал как угрозу несуществования. Он удивился бы, узнав, что существуют другие толкования.
Он заявил криком о несогласии, и его зачем-то мяли, разворачивали и заворачивали снова, трясли на руках, совали в рот невкусную резиновую дрянь. Он понимал: его успокаивали.
17
— Йо-хо-о! — крикнул Питер. — Вот он!
Даже с этого расстояния тупая свечка донжона выглядела внушительно. Словно дурные силы природы, равнодушные к людям и их желаниям, вырубили в горах чудовищной величины монолит, перенесли его и с размаху воткнули в плоский скальный берег с той же легкостью, с какой ребенок втыкает палочку в песчаную постройку. Казалось, до лагеря подать рукой. Но даже самый острый глаз не смог бы различить отсюда ни частокола, ни хозяйственных построек внутри лагеря, ни плоского берега, навсегда приютившего «Декарт». Размеры корабля обманывали зрение.
Берега широко разошлись, река исчезала в озере. Лодка шла на веслах. По озеру неспешно катилась ленивая зыбь.
— Еще час-два, и будет штиль, — сказала Вера.
Ей опять не ответили, и она обругала себя дурочкой. Питер же здесь! Он думает за всех, нужно только слушать его и делать, как он велит. Астхик сама виновата, что утонула. Питер — самый опытный, самый решительный. Лучший из всех. Он бывал там, где не был никто. Это он в одиночку одолел Смерть-каньон, где река на юге прорезает горный кряж. Он спустился по реке до самого устья. Он видел море.
Слева, закрыв на минуту «Декарт», проплыл серый от лишайника остров — длинная скала, сточенная ледником. Корни кремнистых деревьев забились в трещины. Еще остров — голый, в валунах. Еще один — низкий, как тарелка, заросший пучками клейкой травы и полумертвым кустарником…
— А это еще что? — указала Вера.
Крохотный островок, последний в архипелаге, изменил облик. На скучной плоской скале, каких много торчит из воды у изрезанных берегов, лежало что-то несуразно громоздкое, пятнистое. Над ним трудились гарпии. Стая была слишком занята, чтобы обращать внимание на людей. Донесся тошнотный гнилостный запах.
— Вот это да! — восхищенно сказал Питер. — Ну и зверюга!
— А оно не живое? — с опаской спросил Йорис.
— Дохлый, — отмахнулся Питер. — Просто не очень давняя дохлятина. Что за зверь, хотел бы я знать. На цальката не похож.
— По-моему, это не цалькат, — заявила Вера. — У того были ребра, а у этого нет. И хвост у этого с плавником.
— Как твоя рука? — спросил Питер.
Вера благодарно улыбнулась в ответ. Молодец девчонка, поняла с полуслова. Чем меньше сейчас разговоров о зверье, тем лучше. Всякий, в чьей голове есть мозги, давно уже догадался, что радужные «перья» цальката могли быть только защитными пластинами и ничем иным, хоть цалькат сам был хищником. Нетрудно понять, что кишащая здесь до вспышки жизнь создавала хищников пострашнее цальката, пожирателей цалькатов, и никто не даст гарантий, что они вымерли до единого.
— Кто ж его так… — начал Йорис и замолк. Он тоже понял кто. В озере один хозяин. Этот зверь пришел неизвестно откуда, может быть, на свою беду заплыл в озеро по какой-нибудь протоке. И был встречен. Но у зверя еще хватило сил, чтобы выброситься на островок и здесь умереть. Водяной слон остался ни с чем.
Огромный — в пять обхватов — круглый гриб, который на самом деле не был грибом, а был неподвижным животным, выплевывал детенышей — размножался. Детеныши скакали, как мячи. Один скатился в озеро, закрутился волчком, рябя воду, зашипел негромко. Мелькнуло в воде темное стремительное тело, плеснуло, и шар исчез. Отход молодняка — как было, как будет.
Новое, неизвестное лезло в глаза. Иногда, обманывая, притворялось старым. Каждая экспедиция имела смысл, даже если являлась всего лишь вылазкой в лес за новым бревном для частокола. Мы должны знать свой дом, думала Вера. Питер прав: здесь наш дом. Может быть, я все еще хочу вернуться на Землю, не знаю. Я еще не забыла, как выглядит трава — настоящая, не эта. Стефан всегда говорил, что на Земле обязательно вычислят, где выбросило из Канала «Декарт», и пришлют помощь. Он и теперь это говорит — да кто верит? Скука зевотная… Разве возможно столько лет верить в одно и то же? Но если вернуться не удастся, можно остаться и жить здесь, но не так, как мы живем, а так, как должны жить люди…
