Станислав Соловьев - Somnambulo

Все сонно, и скоро я непременно проснусь, думал Мартин, пропуская вперед теток с детьми и авоськами. Но нельзя… Если я проснусь, то этим я разбужу их, а им это не понравится. Они тоже проснутся и поймут, что это им только снилось, вокзал, остановка, автобус… Они будут сильно недовольны, будут меня бить по голове детьми и авоськами, нет, уж лучше я промолчу… Пускай все само образуется… Следом полезли грубые крестьяне. Крестьяне изрыгали землю, пахли навозом, расталкивали всех своими тяжелыми мешками, и Мартина отбросило куда–то в сторону. А потом полезли горцы — вскарабкивались на ступеньки ловкими обезьянами, от них все осторожно отплывали, пропуская без очереди. Южане высовывали нечесаные головы из окон, очень довольные собой, показывали языки.

Затем остался лишь старик и капитан императорской армии. Старик лез очень долго. Лез с трудом, его жадно хватали за руки тетки, а сзади подталкивал недовольный капитан, ноги у старика путались, руки старика путались между руками теток, между руками старика путалась его лысая шишковатая голова, а в ногах у него путалась палка, которую он не выпускал из рук. Старик никак не мог залезть. Он срывался, падал на злого капитана, за стеклом водитель бешено ворочал глазами и широко открывал рот, но ничего не было слышно. Видимо, водитель ругался матом и ругался уже давно…

Тут, к изумлению Мартина, на лицо, на волосы, на руки стали падать капли. Пошел дождь. Мартин почему–то поставил сумку прямо в растущую лужу и задрал голову. Он никак не мог понять, что происходит. Это же дождь, да, это дождь… Странно… Этого не может быть… Я сам же хотел, чтоб он шел, но я хотел во сне, а разве так бывает… Разве это не сон?.. Что это за сон такой, когда ясно ощущаешь прохладу дождевых каплей, их мокрую вязь на лице. Вот они текут за шиворот, и с непривычки немного зябко. Кожа покрылась пупырышками. Даже хочется чихнуть… Но это же не сон!.. Нет, это не сон, не бывает таких снов!.. Или?.. Так что это, а?.. Наверное, мы уже подъезжаем к Ненке, — неуверенно думал Мартин, наблюдая муки бессильного старика, — потому и посвежело в вагоне, вот мне и… Но так явственно! Сплю я или нет?.. Что со мною, а?..

Наконец, несчастный старик залез в автобус. Палку свою он все–таки уронил, попытался выйти, чтобы ее подобрать. В автобусе взвыли звериными голосами, полные женские руки требовательно схватили старика за бока, с нежностью прижали к себе. И пока он трепыхался, пытаясь освободиться от внезапных материнских объятий, капитан скрючился, стал шарить рукой по веселым лужам, нашел–таки палку, сердито выпрямил спину, ткнул старику и, видимо заляпавшись, стал торопливо чистится с брезгливостью на лице. Старика поглотили крестьяне с таинственными мешками, и женские руки, протянутые капитану, выглядели похотливо и пошло. Мартин решил проснуться: эти несексуальные руки ввергли его в бездну необъяснимого ужаса. Он затряс головой, но ничего у него не выходило, все оставалось на своих местах…

Ничего не изменилось. Мартин залез, вслед за капитаном, в автобус. Его прижали спиною к твердой и неудобной дверце, все за окнами осветилось, и дергано куда–то перекинулось. Люди стали прыгать, прыгать с сосредоточенными лицами — словно каждый старался подпрыгнуть повыше, удариться головой о железную крышу машины и проснуться. Мартин тоже стал прыгать, и его зубы застучали. Прыгали за окном желтые и черные пятна, змеилась мокрая улица — она стала широкой, она извивалась, резко поворачивалась, топорщилась ежом не горящих фонарных столбов. По твердому стеклу бежало расплавленное стекло, смешивалось в одно целое, искажало формы и расстояния.

Куда мы едем? — удивленно думал Мартин, с трудом дыша, а перед носом болтались пыльные теткины авоськи, и в ребра нещадно колол неожиданно острой палкой взбалмошный старик. — Куда он едет?.. Ведь мне это не снится, совсем не снится… Нет, это все не снится… Сон не может так отчетливо снится, это невозможно, так не бывает… Вон, как дед палкой тычет… Дышать трудно, тут нечем дышать, чем здесь дышать?.. Эта палка, его бы этой палкой!.. Авоськи нюхаю… Так значит, мне это не снится! Все происходит на самом деле! Значит, все, что произошло со мной… — тут мысли закричали не своим голосом у него в голове, они разорвали голову на мелкие ломкие кусочки. Ему стало страшно, страх начал душить его. Мартин начал задыхаться. Его язык вывалился из–за рта и превратился в колючее полено, вместо авосек вздымались серые горы, что грозили упасть на Мартина, и засыпать с головою, а палка… Палки не было, вместо нее угрожающе торчало старинное копье, оно больно врезалось между ребер, хищно рвало кожу и хотело туда, где мокро, где податливо мягко и неприятно тепло.

Автобус медленно трансформировался в запаянный катафалк, и вот уже на месте водителя сидел никакой не водитель — это гробовщик сидел там. Он радовался скорой работе, коварно таращил глаза, почему–то вертел лопатой и эта лопата была круглой, пластмассовой. Гробовщик удивительно стал походить лицом на Хуана Тонтоса — вдруг раздулся во все стороны, заполнил своим рыхлым телом всю водительскую кабинку, его жидкие щупальца рук потекли к Мартину. От увиденного Мартин нестерпимо захотел выйти — больше всего на свете, немедленно, прямо сейчас. Выйти и бежать, бежать… Ведь это правда, — мелькало ослепительными огнями в его мозгах, — что я наговорил, Божественный Сновидец, я донес — сам на себя!.. Нужно что–то делать!.. Я, как всегда, не знаю, что нужно делать… Что?!!..

Сзади что–то стало толкаться, пихать Мартина на вздорного старика, палка его чуть не сломала Мартину ребро. Взвыв от боли, он попытался повернуться, и обнаружил, что дверца открывается — автобус стоит перед бетонным столбом. Под напором людских тел его вынесло резко вперед, и Мартин чуть не выпал наружу — прямо на двух жандармов. Жандармы стали его хватать руками, куда–то пихать, они были на него отчетливо злы, что–то настойчиво хотели, что–то требовали. Жандармы громко орали ему в уши, и стали втискивать силой его обратно, назад, в автобус, почему–то полезли на него, наступая на ноги, шумно дыша в лицо и обдавая мелкой слюной… Что–то внутри Мартина порвалось, лопнуло, распалось на дребезжащие части. Он застонал, закричал, в глазах его потемнело от невыносимого ужаса, во рту стало горько. Ничего не соображающий, скулящий как пришибленная собака, Мартин стоял на карачках, руки хлюпали в луже, живот промок, а перед ним по скользкому асфальту катилась застежка от сумки. Сзади раздались пронзительные крики, все разом заголосили, и тут он побежал.

17

Сначала он бежал как животное — на четвереньках. Хрипел от боли в ладонях — он умудрился порезать их в кровь какими–то осколками. Мартин на секунду опомнился, что–то ему подсказало, что бежать на ногах гораздо сподручнее, быстрее. Тогда он вскочил и побежал, не видя ничего перед собой. В голове лишь бил чугунный многотонный колокол, он бил прямо в уши чудовищным громыханием. В глазах полыхала неоном одно слово: БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ…