Вениамин Яковлев - Дневники Трюса

- От добра дурно пахнет! - Дело в том, что сам Пантурин (Пан Дурень звали его за глаза), как всякий злой человек, особенно чутко реагировал на тему добра (для доброго человека это как-то сама собой разумеющаяся тема), и вдруг такое оскорбление святыни. Добро - во зло. - Козел. Это от тебя дурно пахнет! - уже просто по-ослиному, с животной ярко выраженной обидой в глазах вопил Жеребий, истопник толпы, он же Пантурин, он же Пан Дурень, страшный, страшный дурень. - Ты не у себя дома. Ты, ты, не ругайся матом!..

- Я ругался матом? - Удодов вышел из себя, т.е. из той своей ипостаси, которая была Удодов, и остался просто Удавов-глаза-на-выкате. Чистая возбужденная очковая змея, перехваченная посредине. Удодова вдавили обратно, а потом кто-то из толпы протянул палку с расходящимися концами и просто-напросто сбросил на землю зарвавшегося библейского ужа. Нечего зря трибуну занимать.

Как я люблю толпу! Толпа как печка. Хорошо в толпе сирую душу греть. И так тепло, и так солидарно-добро, так совместно-наедине, как может быть только посреди совершенно наивной, как дитя, Святой Толпы.

Две души - диада. Две души - одна. Я говорю - ты внимаешь ты говоришь: я приемлю. Диада - это мужеженщина. А когда ты один, поневоле ты расколотый, т.е. схо-схимник, или Схизо-френик - уловил, читатель, куда идет дорожка? Шизофреник - всякий одинокий человек, подневольный шизофреник. Потому что нет Второй Его Суженой. Где-то тщится поодаль, мается. Любопытны взгляды евреев на целибат (воздержание). Если моришь себя воздержанием - поступаешь жутко, ибо лишаешь ссуженую тебе от вечности возможности получить мужа. Любопытный порочный круг.

Все круги жизненных циклов видятся мне как исключительно любопытные замкнутые циркус вицис порочные круги, пороки наши, заметаемые на снегу... следы лисьим хвостом.

Никто не думал о наивности толпы, о доброте не взвинченной фюрером толпы, о чуде репрессированной толпы... Мне всё в тюрьме родней родных, мне последняя Лопоухая Глаза-Вытаращила дороже, чем я сам себе, когда мы вместе на общем пространстве дышим общим воздухом спертым. Не могу объяснить мистическую любовь к толпе, её может испытать человек предельной нагрузки одиночеством. Толпа чутка, как дитя. Она добра ко мне, у нее, наконец, астральная чувствительность младенца. Ближние только кровь сосут, да рожи корчат, а толпа дает мне силы, успокаивает...

Я погрузился в теплую ванну толпы. Я несся с нею вместе к... вот и первый порочный круг - к Главному Надзирателю низших палат Бандитову.

- Никаких... - откуда-то из эзотерических источников живота темных-тайных-скрытых извлекал Бандитов. - Никаких, - на просьбы вломившейся в кабинет делегации дворовых с просьбой наказать Удодова за критику начальства.

- Добровонно, добровонно, - шепелявил шеф полиции, шеф негласных мер, ш-шипящий удод Диди.

- То-то оно. Добро - онно! - глубокомысленно тыча указательным пальцем в потолок тюрьмы, рек местный юродивый плотник Панурин, голос-толпы-в-состоянии-страха. - Оно добро. Всегда у властей правда.

А в кулуарах шли такие разговоры мертвых. В 110-тысячный раз дворовые дискутировали с поэтами лестную для человеческого ничтожества тему власти:

- Когда мы придем к власти, - орали дворовые, - мы заставим вас чистить сортиры!

Поэты заходились:

- И что ж, и что ж! Чего вы этим добьетесь, господа? Мы перекрасим сортиры в храмы науки, и вы опять запроситесь к нам, потому что дворцы превратятся в общественные уборные. Товарищ Жук Навозный тянется к своему гнезду, где изваян был, где провел поэтичное детство.

- А если и поживут на клумбе из роз их только что выскочивший изо лба шишкой превосходительство, то очень недолго. Вот и весь метаморфоз: навоз-клумба роз и - опять навоз. Фьюить - обратно гада бросят, даже голыми руками...

Так перекидывали мячик мировой истории дворовые и поэты на своих диспутах. Оставалось только реализовать антитезы.

Коридорные часы с кукушкой

Заброшенный был клочок вселенной тюрьма Тьма Болотная. Раз, скажем, лет в сто сюда причаливал корабль из великой армады Дураков. Маги занимались исключительно поиском смысла человеческого существования и проблемой аутентичного перевода дерева в бумагу и бумаги в человека, ибо бумаги пожрали человека. И в результате не у кого было узнать время. Не шли ни одни часы, а солнечные календари не говорили ничего несведущим в звездах содомлянам из Сан Йохо.

Уже 70 веков, как не приставал челн умных, а дураки в смысле времени не в счет. Они его не замечают. И вот я должен сделать тебя, мой читатель, участником Похорон Последних Часов. Несли фото-слепок Кукушки, её портрет, а затем ящик с часами. Что же случилось на этом кладбище времени, полной живой, динамичной, кипучей жизни тюрьме Санта Темпоро Ди Капута? А вот что:

В коридоре тюрьмы стояли древние часы с кукушкой. Нечто подобное можно увидеть, если следующий раз родитесь при дворе Елисаветы-Екатерины в 17 веке. Добрые часы, понимаете? Что значит добрые? Посмотришь на них - и жить хочется. Вообще, всё, от чего хочется жить, - доброе, а от чего хочется удавиться злое. Мне кажется, критериев более точных для определения морали не существует.

Маленький сын начальника тюрьмы любил играть гирями. Он при этом кричал: "Сиськи! сиськи раз, сиськи два! вверх-вниз... Корову дою, спать не даю!.."

И часы сломались. Их сломал проклятый дояр. Часы сломались, но кукушка не хотела сдаваться. Она ошалело вещала день и ночь, точно её выгнали из гнезда, из часового механизма, где она там мирно жила, пока работали часы.

Кукушкины часы - это мне столько жить осталось. Заключенные-персонал считали на пальцах, сбились и не могли заснуть с три дня. Кукушка не протрезвлялась, она спятила.

Грань между кликушеством и ясновидением столь же зыбка, как между безумием и гениальностью. Ясновидящая стала кликушествовать. Не "ку-ку", а "кхи-кхи". Кашляла, уже ржавела от непрерывной работы, милая Кхи-Кхи.

Один солдат не выдержал, вскинул обрез и убил кукушку. "Рекрут! Что ты наделал? Как мы узнаем, сколько нам жить осталось?" "А разве часы показывают срок жизни, а не время вообще?" "О милый друг, настоящие часы - они как та кукушка, они идут вспять от срока и пульсируют в наших венах. Правую руку к левой прижми запястьем и слушай, слушай внимательно..."

Гнутый - местный надзиратель, рассуждал: посходили с ума. Чем больше человек смотрит на часы, тем жизнь его ничтожнее. Как результаты матчей считают по голам, так результаты жизней можно посчитать по количеству раз, которые человек смотрел на часы. Куда-то спешил, торопился, блудил... Нет времени - и не надо. Вот дурни-то. Только жизнь себе и другим усложняют.

"Да нет! - маялся Гнутый у себя в камере. - В юности хочешь знать, зачем живешь, в старости - сколько. И как не хочется жить бессмысленно в молодости, так невозможно жить бессрочно на склоне лет. Бессрочность - вот истинная антитеза вечности. Не смерть, а бессрочность, - мрачно заключал, тяжело завершал день Гнутый. - И на кого только я спину гну?.."