Вячеслав Рыбаков - Се, творю

– А что же Валентин не приехал? – принужденно спросил Журанков.

– Тебе что, его не хватает? – холодно усмехнулась она.

– Да нет… Просто… Может, он стесняется. Ты скажи ему, чтобы не стеснялся. Знаешь, мне немного совестно перед ним.

– Тебе – перед ним? – она недоверчиво посмотрела на него исподлобья.

– Ну конечно.

– Слушай, ты серьезно?

– А что такое?

– Нет… Но…

– Он же столько лет был ему отцом. Отдавал силы, что-то пытался вложить… А теперь получается, будто я у него отнял. Пришел на готовенькое. Конечно, совестно.

– Не так уж много он отдал, – не удержалась она.

– Ну… это уж… Не мне судить, но только знаешь – все всегда получается хуже, чем пытаешься.

– Это точно, – подтвердила она. – Да, вот это точно. Когда-то любили говорить: мысль изреченная есть ложь. А ведь это интеллигентские слюни… Подумаешь, не та болтовня, так эта. Ужас в том, что сделанный поступок есть ошибка.

Он помолчал.

– Как ты это жутко сказала…

– Курить у тебя можно? – тихо спросила она.

Он чуть улыбнулся.

– Тебе можно.

Вежливый.

– Костя, – сказала она и выдохнула дым прямо в аромат сирени. – Знаешь… Я до сих пор не могу понять, что сделала не так.

– Ты о чем? – встревожился он.

– О нас.

Он помолчал, а потом вдруг шумно воздвигся, неловко спрятал руки в карманы домашних штанов и медленно ушел к окну. Некоторое время смотрел туда, где в щелях между толпящимися домами виднелась зеленая даль. На фоне майского сияния он напоминал погашенную, оплывшую, в застывших наростах свечу.

– Ты все сделала правильно, – глухо сказал он, не оборачиваясь. – Ты умная, решительная и смелая. Ты молодец, что у тебя хватило духу. Ты бы не выдержала со мной. А я с вами. Вон ты какая красивая, душистая… А Вовка? Разве я бы смог? Я бы в лепешку расшибался изо дня в день, рвал бы жилы, чтобы как-то вас обиходить – но при том и своего дела бы не сделал, и для вас ничего толком не сумел.

– А ты сделал какое-то дело?

Он помедлил, чуть заметно пожал плечами. А потом все-таки признался:

– Пока не знаю.

Она едва не сорвалась на крик:

– Десять лет провалилось – и ты до сих пор не знаешь?

Он не ответил.

Она некоторое время молчала, пытаясь подобрать слова. Но для таких чувств нет слов, и она махнула на слова рукой. Пусть просто услышит голос ее тоски. Не поймет так не поймет.

– Понимаешь… Все на свете – обмен. Ты же ученый. Химические реакции – обмен молекулами, атомами. Ядерная твоя физика – обмен частицами. Обмен. Везде. Почему же, если так ведут себя люди, это считается каким-то… Нечистоплотным, стыдным? Талант надо обменивать на благосостояние. А если не умеешь – надо учиться. Если талант не вступает в обмен с окружающим миром – значит, его все равно что нет. Неумение ведь не добродетель, неумение – грех, несовершенство, неисправность. Кто назвал бы добродетельной молекулу, которая отказывается от участия в химической реакции потому, что ей, видите ли, гадко, когда в ней что-то на что-то меняют и она перестает быть собой? Ведь жизнь бы остановилась, если бы молекулы вот так сошли с ума!

Он обернулся. У него побелели губы.

– Катенька… Господи, ты все переживаешь.

– А ты – нет? – не удержалась она. Голос дрогнул.

Он помедлил и ответил:

– Сам не знаю…

– Ответишь? – напомнила она. – Ты знаешь ответ?

Он задумчиво взъерошил себе волосы, думая, что пригладил.

– Сказать по совести, я никогда под этим углом не смотрел… Но… Если вот так, навскидку, первое, что приходит… Природа. Ни в одной природной реакции никто не старается взять лишку. Просто не может. Берется ровно столько, сколько требуется, и не больше. И не меньше, разумеется. Но человек всегда старается взять больше. Ему всегда надо больше, чем на самом деле надо. Это от головы. Это такой способ самоутверждения. Демонстрация силы, могущества: если я выпил три бутылки, а ты только две, значит, я главнее. А ведь хватило бы одной и тому, и другому. Съесть больше, чем вмещает пузо, купить больше, чем позволяет кошелек, убить больше, чем нужно для безопасности… Сделать на копейку, но получить на рубль… Интересно, я никогда об этом не думал. Тебе еще не скучно?

– Пока нет.

– Я ведь, если уж меня заставили над чем-то задуматься, не остановлюсь. Ты сама меня останови, когда надоест.

– Хорошо.

– Понимаешь, похоже, это у нас повально: из всего выдавить больше, чем оно способно дать само, без насилия. Мы и друг от друга вечно стараемся получить больше, чем нам могут дать от души. Ты замечала, конечно?

Он спросил это просто, безо всякого намека, но ее словно окатило расплавленным оловом.

– Замечала, – через силу ответила она.

– Ну вот… И я замечал. От каждого поля мы стараемся взять больше зерна, чем оно способно вырастить. От воздуха, от океана… И от обмена тоже. Обмануть, взять побольше, отдать поменьше… Так у нас мозги устроены. Каждому хочется победить других. Если не в битве, так в жратве. Показать, что он круче. А мир расплачивается. Мы ко всему относимся, как пьянчужки, трясущие пустую бутылку: кисонька, еще двадцать капель! Глотаем стимуляторы, чтобы из себя выдавить больше мыслей, сил, способностей и не проиграть другим. И природу пичкаем стимуляторами, потому что она надламывается от наших запросов… Завышением требований мы выжигаем и себя, и друг друга, и весь мир. Кто-то же должен вести себя иначе, чтобы… ну… – он смущенно улыбнулся. – Не знаю зачем. Чтобы была альтернатива. Чтобы, по крайней мере, отсрочить конец. Может, если его отсрочить, мы успеем что-то в себе понять и изменить. Наверное, поэтому поведение, идущее наперекор нашей завидущей и загребущей природе, превозносят все религии. А уж вслед за ними – и светские традиционные культуры, по наследству… Модернистские-то наоборот, кричат: хватай! Чем больше, тем лучше! Но есть какие-то вещи, которые зазорно не отдавать даром. Ну ты представь, если бы солнце вдруг начало присылать нам счета за освещение?

– Светить всегда, светить везде… – скептически процитировала она и заключила: – Концовка подкачала, Костя.

Журанков покраснел, как мальчишка. И в этот момент в двери звякнул ключ. Журанков вскочил, засияв.

– Вовка, – сказал он. – Что-то рано…

Она поспешно загасила сигарету.