Валерий Пискунов - Преодолей пустоту

И только когда жена добралась до альбомов с марками, Амик возмутился.

- Вещизм? - ядовито прошипела жена.- Ты же давно не собираешь! Где же твоя сила?

Сила у Амика была, но она-то и не позволяла расстаться с марками.

-- Я требую выкинуть! Как мать, я требую!

- Через мой труп.

- Через суд заставлю!

Суд! Амик пересилил себя: что ж, посмотрим, кто кого будет судить, милая!

Чем больше ярилась жена, тем больше его возмущало ее любовное послание. "Да к детям ли она рвется?"

Амик представлял, как его жена, эта клуша, это ограниченное, заглядывающее в глаза существо, вечно непричесанное, убегающее куда-то в недоглаженном платье, вдруг выпрямляется, устремляет не на него горящий любовью взгляд, подается не к нему открытым в страсти телом, говорит, поет, убеждает, вскрикивает, задыхается, сбивается, постанывает, мечется, просит, умоляет, требует!

"Кто он?" - ножом торчало в сердце.

Он поставит ее перед детьми и спросит.

Подавив в себе пронзительное воспоминание волны, торопливый стук сбегающей гальки, неловкий поворот неясного лица, захлестнутого длинными прядями искристых волос, - и глядя в глаза неверной черным, внимательным ободком рассеянного птичьего взгляда, спросит:" Кто он?"

"Не унижусь ли?"

Нет, не так. Он надиктует па пленку монотонно-издевательским тоном свой перевод это го подлого монолога и, уходя на работу (или навсегда), включит...

Он стоял у окна и смотрел, как, точно за металлическим маревом, покачиваются призраки зданий, как стекают по светлой проталинe улицы пятна автомобилей, как собираются толпы прохожих, а Амик понимал, что все они смотрят в его сторону.

Один раз он увидел медленно проплывшего и никуда Принца полуобугленный, он совсем перестал походить на игрушку.

Порой, точно ветром издалека, доносило голоса из-за стены.

Соседи? А может, девочки?

Началась очистка пустоты на молекулярном уровне. Однако результатов пока не было заметно. Между ними и миром все еще необоримо стояла пленка, полупрозрачная пустота.

"Эдак они начнут чистить и наш генетический код",- не то шутя, не то с опаской подумал Амик.

Эина внешне теперь была спокойной и, что удивляло Амика, как-то изучающе взглядывала на него.

"Догадывается о ленте?" - недоумевал Амик.

Однажды Эина усадила его рядом и, зачем-то глядя в глаза, спросила:

- Амик, нам надо решить: возвращаемся мы или нет?

- Ну что ж, давай, - ерничая, угодливо заговорил он, - давай решим. Только вот в чем загвоздка - мне нечего решать. А тебе?

- Хорошо, - не обращая внимания на его тон, продолжала Эина. - Мы с тобой должны понять, что поиски и очистка пустоты могут длиться бесконечно, если мы сами не согласимся на полное очищение, если мы не очистим... самих себя.

- Или мистика, или маразм! "Грешен, господи, грешен!"

- Очистить наши помыслы, нашу совесть, уяснить для самих себя, с чистыми Ми намерениями стремимся мы вернуться, - гнула свое Эина.

- Великолепно! Потрясающе! - воскликнул Амик, теряя терпение. Возмутительно и нагло! В чем, собственно говоря, обязан перед тобой исповедоваться я?!

- Я тебя не понимаю, - удивилась Эина.

- А я тебя долго не понимал!

- В чем дело?

- Вот в чем! - заорал Амик, кинулся к магнитофону и с третьей попытки включил на всю мощь.

Раздался хрип, треск, грохот. Эина ошарашенно слушала, испуганно глядя на мужа. Он понял, что выглядит идиотом, заставляя ее слушать эту абракадабру. Тогда он пустил свой гнусаво-издевательский перевод.

Удовлетворенный, он присел в углу на стопку книг и ждал.

Жена молчала. Голос замолк. Амик, глядя в напряженное лицо Эины, сказал:

- Вот что нам мешает вернуться... Твоя скрываемая страстишка.

Он вскочил и подошел к окну.

Через некоторое время напряженной спиной ощутил горячие ладони жены.

- Дурачок, так ты забыл, что это наше?

Он поперхнулся комком обиды и жалости к себе - в эту минуту он уже и сам понял, вспомнил их забытую, некогда любимую игру...

Низкие, но мощные волны шли отвесно, встряхивали берег и, вытягиваясь длинными, мягкими языками пены, пропадали. Женщина не оборачивалась. Она откидывала длинные, искристые волосы, смеялась волнам и не оборачивалась. Тогда набегал ветер, неся глубокий запах водорослей и измельченной воды cнова женщина смеялась, волосы вытягивались по ветру, влажные, легкие, закрывали лицо. Но когда низко-низко над водой, бороздя плотные валы волн треугольным клювом, прошла чайка, он увидел лицо женщины.

Это была Эина.

Сквозь стекло окна медленно и ясно стали проступать контуры зданий, серо-голубое небо, редкие пятна зелени и скользящая змейка машин.

Амик взял из руки жены теплый коричневатый плоский камешек. И, услышав детские голоса на лестничной площадке, вздрогнув от звонка у входной двери, они замерли, точно застигнутые врасплох...

Дробный наплеск волны, ускользающий взмах крыла и черный, внимательный ободок рассеянного птичьего взгляда...

Ты не тревожься, день минует

и мы вернемся к суете...

Дай перемножиться мечте

с волнением одной минуты!

Ты стань расчетливо счастливой,

перехитри обман и страх

и мы взлетим на суетливых,

на неподатливых прылах.

Терзают совести химеры:

без меры ближнего дари,

умерь злодея, меру зри...

Шестое чувство -чувство меры

Самодвижение материй

с живою искрою игры...

"Давид" ваялся изнутри.

Шестое чувство - чувство меры,

Плоды познания незрелы.

Стремленье о семи главах,

сомненья на семи ветрах.

Шестое чувство - чувство меры.

Преодолей пустоту

ФОТОВЫСТРЕЛ

В клубе фотолюбителей его прозвали Курок. Поначалу в насмешку, имея в виду больше курицу, но в мужском роде.

Курок - в возрасте от тридцати до сорока лет, он мал ростом, горбат, голова висит на плечах, и выражение лица птичье, как будто смотрит он в обе стороны сразу-ну точно вспугнутая курица. Одно слово - Курок.

Но это было раньше; со временем насмешливый смысл прозвища улетучился. Это когда мы увидели его потрясающие слайды, удивительные этюды. Вот тогда прозвище Курок зазвучало по-новому: на взводе, не смотрит срезает. Когда берет натуру, аппарат вскидывает, точно лазер, замирает, подавшись вперед внезапно вырастающей шеей; горб выпячивается и торчит, как стабилизатор или противовес. Снайпер!

Жил Курок на склоне горы во втором этаже старого санатория. В его же распоряжении была мансарда-курятничек с островерхой крышей, крытой квадратами бело-голубой жести. Тут помещалась его мастерская, куда он попадал прямо из комнаты но узкой деревянной лестнице.

В самой комнатке - ни одной фотографии; книжная полка, телевизор, любимое кресло напротив высокого аквариума, горит уютный зеленый свет и булькает компрессор. Рыбки пасутся в сонноц зелени и кажутся существами иного мира, иных измерений, иной красоты.