Яцек Дукай - Экстенса

Он подал мне ее, я ее принял и выпил светящуюся жидкость в четыре глотка. Какая-то часть пролилась на подбородок, вытер предплечьем.

— Гдле…? — Я откашлялся и повторил. — Где?

— Медуза, четыреста пятьдесят световых лет. Во всяком случае, так указано в индексе Органа, но…

Я уже не слышал; ее излучение палило кожу, выжигало глаза, просвечивало кости, я спадал в ее колодец словно птица с перебитым позвоночником. Холодный воздух звездной ночи шумел у меня в ушах — хотя, естественно, никакого воздуха там не было; зато вот звезды…

— Репрозийный шок! — кричал мне на ухо Бартоломей, пытаясь поднять меня с пола. — Дыши глубже! Дыши!

Я дышал.

Из лексикона древнего знания: «репрозиум» — эффект, а так же аппаратура, применяющая эффект Рейнсберга / Эйнштейна — Подольского — Розена. Пара репрозийных зерен, объединенных на уровне квантовой неуверенности, остаются одно с другим в нуль-временном сопряжении, независимо от разделяющего их расстояния. Ничто не может двигаться быстрее света — за исключением информации. И этого вполне достаточно.

4

Вначале экстенса не была намного больше моего кулака. Хотя и называемая в такой форме «Зерном», по сути она скрывала под своей шарообразной оболочкой миллиарды и миллиарды истинных репрозийных зерен. В состоянии «усыпления», минимальной активности, для контакта с внешним миром ей служило пара десятков микрометрических октоскопов, по сложным туннельчикам пробивающихся через оболочку сверх-алмазной твердости в темную пустоту. На основе информации от этих октоскопов, внутренние логические структуры принимали решения об исполнении очередных процедур, вплоть до ре конфигурации комплементарных зерен, активизирующей их и выпускающей в нейтральной среде аварийный краситель. Но когда комплементарные зерна до конца вросли в нервную систему, изменилась и функция логической сети экстенсы — с этого времени она будет исполнять роль наполовину разумного фильтра и интерпретатора информации; все решения будут поступать через комплементарные зерна. Но фильтр должен был учиться с нуля, так что первые часы были пыткой. Терминатор разрезал меня напополам — как бы я не переворачивался в постели, как бы не укрывался одеялом, лицо и торс всегда были в огне, красный свет Медузы (пускай и очень слабый с такого расстояния) ослеплял меня и раздражал кожу. В меня бил весь спектр излучения звезды, я практически чувствовал, как варятся во мне внутренности. К тому же, гравитационный колодец Медузы во время сопряжения сориентировался в противоположном направлении в отношении поля притяжения Земли, и эта постоянная шизофрения лабиринта внутреннего уха выворачивала мне желудок, поднимала к горлу густую кислоту; я не мог повернуть голову, сесть без головокружения, не говоря уже о том, чтобы встать на ноги — тут же падал, как бревно, Медуза бросала меня на пол и не позволяла подняться с колен; на кровать я заползал словно замученное животное. Так у меня прошли первые день, вечер и ночь. Наконец я заснул; но спал беспокойно, несколько раз будил Сйянну. А утром разворачивал крылья.

По большей степени, экстенса уже провела калибровку напряжения передаваемых импульсов, и установилось равновесие — то есть: Медуза уже не заслоняла остального света. В буквальном смысле, она не делала этого и перед тем: данные, исходящие от экстенсы и адресованные чувству зрения, были ведь чрезвычайно скупыми. Правда, я воспринимал полный спектр электромагнитных волн, в трехсотшестидесятиградусном охвате, только вот, что, собственно, могла зарегистрировать эта пара микрооктоскопов? Аномалию они отметили только после прохождения Облака Оорта. Нужно было развернуть крылья. Впрочем, это я бы и так сделал: в учебнике, который я обнаружил в библиотеке Мастера Бартоломея год или два ранее, это было описано в качестве обязательного первого этапа. В стандартном расписании на это предназначалось от десяти до тридцати лет, в зависимости от локальной чистоты вакуума. Ибо, таковы космические масштабы (такие, и даже большие), и человек ничего здесь не может ускорить. Правду говорил Бартоломей: долголетие — это побочный результат.

Проснувшийся, но не пробужденный, я вслушивался в движения Сйянны в ванной и в бульканье Петра; а еще был тихий утренний дождь, я вкушал его запах — не поднимая век, спадая в холодной темноте к красной звезде, напряг спинные мышцы экстенсы. Медленно, неспешно начали открываться поры в кожице зерна. Здесь из внутренней материи шара вырастут мономолекулярные нити длиной в десятки, сотни, тысячи метров. И так в пустоте станут разворачиваться невидимые сети, ловушки для космической пыли и газов; очень медленно, месяцами, годами… Но очередные этапы будут уже короче, все это пойдет уже быстрее. Я напрягал спину, разбрасывая ажурные крылья.

— Что, болит?

— Нет, честное слово.

— Я договорилась, что поеду сегодня к Хольцам, но могу остаться…

Я поднял веки и вновь увидал ее, склоняющуюся над кроватью. Левой рукой Сйянна продолжала застегивать пуговицы на платье (когда-то она не носила платьев, не носила ничего такого, в чем не могла сразу же вскочить на лошадь), правую же по-матерински приложила мне ко лбу. Я вывернул голову и поцеловал ее в запястье. Сйянна инстинктивно улыбнулась.

— Бартоломей говорит, что и не должно болеть, — кивнула жена. — Что даже должно помочь. Почему ты не подождал меня?

— Тогда бы только сильнее беспокоилась.

— А вам тоже нужно играться подобными вещами! Не то, чтобы я соглашалась с Коляем — но разве это уже не слишком? Одно дело телескоп и ночное небо, и другое дело — это.

Ну как ей рассказать, как описать экстенсу? Ведь я не смог ее заразить даже астрономией. Как рассказать про синеву во мне? Вызванные Аномалией бури хромосферы Медузы заливают пространство высокоэнергетическим электромагнитным и корпускулярным излучением, и сейчас меня обмывает жаркое цунами солнечного ветра, когда Сйянна целует меня, прощаясь. Как она воспримет эту дрожь, неожиданное сотрясение всего тела? Что поймет? Подобные вещи невозможно рассказать.

Тем не менее, пытаюсь схватить ее за руку, задержать, объяснить без помощи Наблюдателя истинную природу того очередного научного ритуала, до которого довел меня Мастер Бартоломей. Знаю, что раз уже начну говорить, чего-то там по-своему молоть, лишь бы глядя ей в глаза и не теряя физического контакта — то, в конце концов, смогу по каплям перенести из мыслей в мысли, из души в душу какой-то отголосок Правды.

Поэтому хватаю, гляжу, раскрываю рот — и оттуда вырывается: