Владимир Яценко - Бог одержимых (сборник)

Он даже кулаки на стол выложил. Да. Непростое это дело: товарищей по оружию сдавать. И вижу я, что предательство для него в новинку. Хороший мужик. Жаль только, что совсем голову потерял: витязю предлагать такое. Слаб, конечно, наш брат в вопросах нежного пола. И в рапорте об истерике председателя вспоминать не буду.

— Ты девушку вытащи, — просит Роман Петрович. — Галина ничего не скажет. Ручаюсь… остальные не в счёт. И бандитов там — трое. Может, четверо. Я читал о твоих подвигах: "с двух рук", "в падении" и всё такое. Если не враки, конечно. Для тебя — прогулка…

— Так, может, со мной прогуляешься? — усмехаюсь. А чтоб ему не так сладко врать было, добавляю. — А что "с двух рук", можешь на себе проверить. Выйдем?

Ох, братцы, как он напрягся! Я даже руки ближе к поясу опустил. Лицо жёсткое, взгляд — колючий, вот-вот клыки обнажит…

…И тут же опять простаком прикидывается:

— Наверное, не стоит, — он облизывает губы. — Идти рядом по узкоколейке не сможем. Если вперёд уйду — обзору помеха, сзади пойду — будешь думать, куда там у меня ружьё смотрит… нет, спасибо. Я лучше тут подожду. И документы твои оформлю.

Я внимательно к нему приглядываюсь: не по душе мне его метаморфозы. А ещё чересчур точно описывает расклад, зараза. И вызов — не подняться мне с этой табуретки! — был бы не прочь принять.

— Из наших? — небрежно интересуюсь. — Складно излагаешь.

— Нет. Просто боюсь. Ищу повод остаться.

Я киваю — повод он нашёл уважительный — и заказываю ещё пива нам обоим.

Люблю пиво под ложь в пустых забегаловках.

2

Мои сборы не были долгими: ружьё, бинокль, нож, аптечка. Вода во фляге и пяток бутербродов из гостиничной "Блинной". Не то чтобы я боялся голода, просто охотиться в горах — хлопотно и непредсказуемо.

Бывает — ты ешь. Бывает — тебя едят.

Сомнительное удовольствие.

Сложил пожитки в рюкзак, немного подумал и взял с собой плащ, чтоб не дрожать от промозглого вечернего бриза, если дело затянется до вечера.

А револьверы я перед выходом не чищу.

Есть такая фича у витязей, знаю. Но не у меня.

Револьверы я чищу-мажу только после учебной стрельбы. И стреляю каждый день. Поэтому работа моему оружию не в тягость, а что-то вроде суточной увольнительной.

Для спуска выбрал одну из узкоколеек восточного склона. Уборку ладиля на этом клине окончили с месяц назад. Бригада сборщиков переместилась южнее, и я даже мог видеть чёрные точки их бурнусов справа от себя. Впрочем, вскоре начался серпантин.

Я скользнул в заросли ладиля, и весь мир сузился до хрустящей гравием насыпи с рельсами на частых шпалах. Теперь моим "миром" были розовые стены из поскрипывающих на слабом ветру побегов и красное небо с подползающей к зениту Лютеной. Проционы в это время года чуть опережают наше светило, но их свет, конечно же, красный карлик подавить не может, — эта парочка остаётся заметной в течение всего дня.

От малинового зноя меня спасали тёмные очки и кепка. Бурнус я не ношу, специфика профессии: мгновение, потраченное на откидывание капюшона, вполне может оказаться последним в жизни. Несколько раз я останавливался, чтобы полюбоваться океаном, понемногу стесняемым горами первой линии. Один раз остановился возле небольшой лужицы неподалеку от насыпи — вымыл ботинки, но удовольствия не получил: полы плаща всё равно оставались в пятнах грязи. Спуск проходил спокойно. Меня не слишком беспокоил гнус, который на этой высоте был миролюбив и сдержан. Несколько шестокрылов-стервятников праздно реяли в рубиновой мгле полудня. Я знал, что они редко нападают на группу, зато имеют привычку высматривать одиночек.

Вот только человека с оружием одиноким не назовёшь.

И если бы шестокрылы вздумали на меня охотиться, я бы, пожалуй, этому обрадовался. У меня есть парочка опробованных рецептов блюд из местной дичи. До сих пор никто не жаловался. В том смысле, что те, которые ели, не жаловались. А у пищи не спрашивал.

Я и говорю: странное дело — охота.

Приноровившись шагать по шпалам, минуя шумный гравий, я задумался о ситуации. Убийство нижнего оператора не было ни редкостью, ни обычаем. Что называется, "случалось". Принять обнуление телеметрии витофискала за обычную смерть тоже несложно. Колонизация Лютены-3 насчитывает менее ста лет. И умереть тут было по-прежнему легко: неприметный кустик или ничтожное насекомое вполне могли оказаться последним противником. Так что беспечность, с которой милиционеры спускались в ущелье не ожидая нападения, вполне объяснима.

И девку, наверняка, бойцы пустили перед собой. И шагали, исключительно на её формы поглядывая. Трое головорезов при таком режиме движения роту могли разоружить, не то что четверых. И почему сбор ладиля не остановили, тоже понятно. Если сейчас цветок не снять — через день осыпется. Вагонки, понятно, бандитам отправляют. Те — на маслобойку. Контейнеры с обогащённым ладильным газом оставляют себе. Если масть ляжет, "трофей" и впрямь обернётся богатым уловом. А ведь ещё сутки у меня в запасе. Верить председателю, что гвардия только через три дня подтянется, — дураков нет. Это он моими руками девку спасает, а как силовики придут, весь ладиль поселению вернёт. При местной нищете — ходить ему в героях. Впрочем, ходить ему не дадут — на руках будут носить!

Только он и так герой. Ведь подался же вниз в одиночку, когда наряд на связь не вышел. Безрассудство, конечно. И глупость… важнейшие составляющие героизма.

Знал я одного такого. Пашуцей звали. Любил парень ходить в одиночку. Пока ему ноги не оторвало. А ноги ему оторвало в первый же день. Ещё во времена первой волны колонистов, какие-то кретины оградили свой лагерь минами-растяжками. Да при отходе не всё сняли. Вот Пашуца без ног и остался… только недолго он горевал. Потому что истёк кровью, прежде чем мы к нему подбежали…

Я замер, потом осторожно опустил поднятую в шаге ногу.

А почему это я подумал о Пашуце? Ведь уже второй год, как на вольных хлебах. И ни разу никого из гвардейцев не вспоминал. Ни живых, ни мёртвых

Я внимательно осмотрелся. Слева высилась добрая треть склона. Проционы уже висели над вершиной, а Лютена перевалила зенит и щедро дарила этому миру тепло и радость. Может, конечно, и "карлик", но жарит не хуже Солнца. И светит сносно. По крайней мере, вполне достаточно, чтобы разглядеть на рельсах бледно-розовую паутину, натянутую трудолюбивым ромбовиком, и струну лески, стыдливо прячущуюся в белесом клубке. На мгновение стало холодно.

Прежде сталкиваться с такими смышлёными бандитами как-то не приходилось.