Аркадий Стругацкий - Далёкая Радуга

– Хорошо, хорошо, – сказал Матвей. – А что на юге?

– На юге – океан. За юг вы можете быть спокойны. Там Волна дошла до Берега Пушкина, сожгла Южный архипелаг и остановилась. У меня такое впечатление, что она не пойдёт дальше, и очень жаль, потому что наблюдатели удирали оттуда так поспешно, что бросили всю автоматику, и о южной Волне мы почти ничего не знаем. – Он с досадой щёлкнул пальцами. – Я понимаю, вас интересует совсем другое. Но что делать, Матвей! Давайте смотреть на вещи реалистически. Радуга – это планета физиков. Это наша лаборатория. Энергостанции погибли, и их не вернёшь. Когда закончится этот эксперимент, мы их отстроим заново, вместе. Нам ведь понадобится много энергии! А что касается рыбных промыслов, чёрт возьми… Нулевики морально готовы отказаться от ухи из кальмаров! Не сердитесь на нас, Матвей.

– Я не сержусь, – сказал директор с тяжёлым вздохом. – Но есть, однако, в вас что-то от ребёнка, Этьен. Вы как ребёнок, играючи ломаете всё, что так дорого взрослым. – Он снова вздохнул. – Постарайтесь сберечь хотя бы южные посевы. Очень мне не хочется терять автономию.

Ламондуа посмотрел на часы, кивнул и, не говоря ни слова, выскочил вон. Директор посмотрел на Горбовского.

– Как тебе это нравится, Леонид? – спросил он, невесело усмехаясь. – Да, дружище. Бедная Постышева! Она ангел по сравнению с этими вандалами. Когда я думаю, что ко всем моим болячкам прибавятся ещё хлопоты по восстановлению системы снабжения и ассенизации, у меня волосы встают дыбом. – Он подёргал себя за ус. – А с другой стороны, Ламондуа прав – Радуга действительно планета физиков. Но что скажет Канэко, что скажет Джина… – Он помотал головой и передёрнул плечами. – Да! Канэко! А где Канэко?

– Матвей, – сказал Горбовский, – а можно мне узнать, зачем ты меня вызывал?

Директор, повернувшись к нему спиной, возился с клавишами селектора.

– Тебе удобно? – спросил он.

– Да, – сказал Горбовский. Он уже лежал.

– Может, тебе пить хочется?

– Хочется.

– Возьми в холодильнике. Может, тебе есть хочется?

– Ещё нет, но скоро захочется.

– Вот тогда и поговорим. А пока не мешай мне работать.

Горбовский достал из холодильника соки и стакан, смешал себе коктейль и снова лёг в кресло, откинув спинку. Кресло было мягкое, прохладное, коктейль был ледяной и вкусный. Он лежал, прихлёбывая из стакана, с полузакрытыми от удовольствия глазами и слушал, как директор разговаривает с Канэко. Канэко сказал, что не может выбраться – его не пускают. Директор спросил: «Кто не пускает?» – «Здесь сорок человек, – ответил Канэко, – и каждый не пускает». – «Сейчас я пришлю к тебе Габу», – сказал директор. Канэко возразил, что здесь и так достаточно шумно. Тогда Матвей рассказал о Волне и напомнил извиняющимся тоном, что Канэко, помимо всего прочего, является начальником СИБ Радуги. Канэко сердито сказал, что он этого не помнит, и Горбовский ему посочувствовал.

Начальники Службы индивидуальной безопасности всегда вызывали у него чувство жалости и сострадания. На каждую освоенную, а иногда и не совсем ещё освоенную планету рано или поздно начинали прибывать аутсайдеры – туристы, отпускники (всей семьёй и с детьми), свободные художники, ищущие новых впечатлений, неудачники, ищущие одиночества или работы потруднее, разнообразные дилетанты, спортсмены-охотники и прочий люд, не числившийся ни в каких списках, никому на планете не известный, ни с кем не связанный и зачастую старательно уклонявшийся от каких-либо связей. Начальник СИБ был обязан лично знакомиться с каждым из аутсайдеров, инструктировать их и следить, чтобы каждый аутсайдер давал ежедневно о себе знать сигналом на регистрирующую машину. На зловещих планетах типа Яйлы или Пандоры, где новичка на каждом шагу подстерегали всевозможные опасности, команды СИБ спасли не одну человеческую жизнь. Но на плоской, как доска, Радуге, с её ровным климатом, убогим животным миром и ласковым, всегда тихим морем СИБ неизбежно должна была превратиться и, судя по всему, превратилась в пустую формальность. И вежливый, корректный Канэко, чувствуя двусмысленность своего положения, занимался, конечно, не инструктажём литераторов, приехавших поработать в одиночестве, и не прослеживанием замысловатых маршрутов влюблённых и молодожёнов, а своим планированием или каким-нибудь другим настоящим делом.

– Сколько сейчас на Радуге аутсайдеров? – спросил Матвей.

– Человек шестьдесят. Может быть, немного больше.

– Канэко, дружище, всех аутсайдеров надо немедленно разыскать и переправить в Столицу.

– Я не совсем понимаю, в чём смысл этого мероприятия, – вежливо сказал Канэко. – В угрожаемых районах аутсайдеры практически никогда не бывают. Там голая сухая степь, там дурно пахнет, очень жарко…

– Пожалуйста, не будем спорить, Канэко, – попросил Матвей. – Волна есть Волна. В такое время лучше, чтобы все незаинтересованные люди были под рукой. Сейчас сюда придёт Габа со своими бездельниками, и я пошлю его к тебе. Организуй там.

Горбовский, отложив соломинку, отхлебнул прямо из стакана. Камилл погиб, подумал он. А погибнув, воскрес. Со мной такие вещи тоже бывали. Видно, эта пресловутая Волна вызвала порядочную панику. Во время паники всегда кто-нибудь гибнет, а потом ты очень удивляешься, встретив его в кафе в миллионе километров от места гибели. Физиономия у него поцарапана, голос хриплый и бодрый, он слушает анекдоты и убирает шестую порцию маринованных креветок с сычуанской капустой.

– Матвей, – позвал он. – А где сейчас Камилл?

– Ах да, ты ещё не знаешь, – сказал директор. Он подошёл к столику и стал смешивать себе коктейль из гранатового сока и ананасного сиропа. – Со мной говорил Маляев из Гринфилда. Камилл каким-то образом оказался на передовом посту, задержался там и попал под Волну. Какая-то запутанная история. Этот Скляров – наблюдатель – примчался на Камилловом флаере, закатил истерику и заявил, что Камилл раздавлен, а через десять минут Камилл выходит на связь с Гринфилдом, по обыкновению пророчествует и снова исчезает. Ну разве можно после таких вот выходок принимать Камилла всерьёз?

– Да, Камилл большой оригинал. А кто такой Скляров?

– Наблюдатель у Маляева, я же тебе говорю. Очень старательный, милый парень, очень недалёкий… Предполагать, что он предал Камилла – это же нелепо. Вечно Маляеву приходят в голову какие-то дикие мысли…

– Не обижай Маляева, – сказал Горбовский. – Он просто логичен. Впрочем, не будем об этом. Будем лучше о Волне.

– Будем, – рассеянно сказал директор.

– Это очень опасно?

– Что?