Александр Беляев - Борьба в эфире

– Как вам понравился наш город? – обратился ко мне Смит.

– Я ещё не имел времени ознакомиться с ним.

– Я покажу вам это любопытное сооружение, – продолжал Смит. – Мы находимся на такой высоте, что не можем даже открывать окон: воздух слишком разрежён, и мы рисковали бы задохнуться. Внутри же здания мы дышим «воздухом долин», который подаётся сюда снизу особыми нагнетателями. Но если опуститься этажей на двести, то можно выйти на балкон. В хорошую погоду, когда нижележащие тучи не мешают, вы можете любоваться величественной картиной необозримых пространств. Старый Нью-Йорк, город небоскрёбов, давно исчез. На его месте построен один сплошной город-небоскрёб, высота которого намного превышает высочайшие горы в мире. Однако нам надо торопиться. Как бы наши птички не улетели из клетки. Вчерашние властители сегодня стали нашими пленниками. К сожалению, не все. Из трёх банкиров, управлявших американским миром, два всё-таки успели как-то узнать о поражении и бежали. А может быть, они решили предупредить события. Но старик Клайнс у себя. Нам надо захватить его. Идём.

Мы вновь подошли к лифту. Смит телефонировал, и лифт заработал. Мы спустились на несколько сот этажей.

– Это «бельэтаж», – улыбаясь, сказал Смит, выходя из лифта, – здесь живёт верхушка капиталистического мира. Сейчас мы пустим в ход вот этот движущийся тротуар и подъедем к дому «его величества» мистера Клайнса… Вот и готово. Дверь заперта, но мы сумеем открыть её.

Смит нажал кнопку, повернул стрелку на циферблате с цифрами, ещё раз нажал кнопку, и дверь открылась.

– Сейфы, хранящие сокровища, всегда снабжают сложными запорами…

Мы вошли в вестибюль, роскошь которого поразила меня. К моему удивлению, это была роскошь в стиле минувших веков. Но роскошь чрезмерная, пышность, о которой могли бы мечтать короли средневековья. Мебель из литого золота, малахитовые колонны, тиснёный бархат, шелка тончайших узоров, пушистые ковры, зеркала, цветы, роскошные люстры, статуи – всё говорило, кричало о силе, могуществе, богатстве владельца этого дворца.

Мы поднялись по белой мраморной лестнице, и перед нами открылся целый ряд залов, отделанных в различных стилях, начиная от стиля Людовика XIV. Белый зал с серебром, красный с позолотой, голубой, бледно-палевый, оранжевый… У меня зарябило в глазах. Казалось, мы переходили из эпохи в эпоху, из века в век. И все эти века были как бы ступеньками, ведущими вверх, на высоту могущества некоронованных королей капитала. Каждый новый зал, в который мы входили, был больше, великолепнее пройденных. Я потерял им счёт. Последние были отделаны в неизвестном мне стиле, почти болезненном в своей вычурной роскоши. С огромного бирюзового купола спускались тонкие золотые нити, а на них висели маленькие, светящиеся фонарики, своей формой и игрой цветных лучей напоминающие бриллианты.

Вся мебель была сделана из такой же имитации сверкающих алмазов, бриллиантов, изумрудов, топазов, рубинов.

– Все эти камни созданы химическим путём, – сказал Смит, – но по своему составу они ничем не отличаются от настоящих.

– Но почему мы не встретили ни одного человека? Неужели здесь нет слуг? Или все сбежали?

– Владыки этих мест, – ответил Смит, – не переносят присутствия низших существ – живых слуг. Я думаю, они просто боятся их. Здесь всё механизировано. Ну вот мы и пришли наконец к жилым комнатам. Вот дверь в кабинет мистера Клайнса. Дверь, до сих пор закрытая для всех.

Смит распахнул дверь, и мы вошли в комнату небольших размеров, всю заваленную старинными персидскими коврами и японскими шёлковыми подушками. Среди груды подушек мы увидели существо, в котором я не сразу узнал человека. Это была какая-то куча теста, завёрнутого в голубой шёлковый халат.

При нашем входе тесто пришло в лёгкое движение, и я услышал тонкий, визгливый голос. Мистер Клайнс изволил спрашивать, кто мы и как мы осмелились прийти сюда. Эа быстро переводила мне разговор, происходивший на лаконичном новом английском языке.

Мистер Клайнс сердился. Он не слушал того, что говорил ему Смит. Всё повышая тон, Клайнс уже визжал, пугая нас страшным наказанием за дерзкое вторжение и за нарушение законов.

– Если вы сейчас же не уберётесь, я нажму вот эту кнопку, и от вас останется пепел! – кричал Клайнс, порозовев от гнева.

– Нажимайте, я жду, – спокойно ответил Смит.

Из теста отделился кусок, который оказался рукой Клайнса. Рука потянулась к кнопке.

– Я сейчас нажму, я нажимаю! – кричал он, но не приводил своей угрозы в исполнение. Наконец, видя, что Смит приближается к нему, Клайнс, с видом отчаяния на лице, нажал кнопку. Он нажимал всё сильнее, а Смит стоял живой и невредимый, насмешливо поглядывая на Клайнса. Тот опять побелел, уже от страха. Клайнс убедился, что смертоносный аппарат испортился. В его заплывший жиром мозг начало проникать сознание, что испортилось что-то не только в этом аппарате, но и в механизме всей государственной машины. Клайнс издал звук мыши, попавшейся в кошачьи лапы. Он даже попытался встать, но тотчас беспомощно опустился в подушки.

– Что же вы хотите? – пропищал Клайнс.

– Мы уже достигли того, что хотели. Вы больше не владеете Америкой. Я пришёл сказать вам, что вы арестованы. Извольте следовать за мной.

– Следовать? Куда? Но как же так, вдруг?.. Я… я ещё не завтракал. Мне предписан строгий режим.

Мы невольно улыбнулись.

– Вас накормят, – ответил Смит.

– Да, но у меня специальный режим… таблетки…

– Вы можете взять их с собой.

– Вы разрешаете? – кисло улыбнувшись, сказал Клайнс. – Они в другой комнате, я сейчас возьму их.

Груда теста зашевелилась, как опара, вылезающая из квашни. У Клайнса оказался такой большой живот и такие тонкие ноги, что, казалось, он не в состоянии ходить. И он действительно не мог ходить без механической помощи.

Рядом с Клайнсом стояла колясочка, которую я не заметил среди груды подушек. Клайнс положил на колясочку свой свисающий до колен живот, подняв его каким-то рычажком, повернул ручку, и домашний «автомобиль» тихо покатил к двери, унося полусидящего на маленькой площадке толстяка.

Когда колясочка скрылась за косяком двери соседней комнаты, Смит сказал:

– Надо, однако, последить за этим господином.

Мы прошли к двери соседней комнаты. Заглянув в неё, я воскликнул, – картина, которую я увидел, была жуткой.

Клайнс, пыхтя и хрипя от страшных усилий, взобрался на подоконник. Окно было открыто настежь. Толстяк перевесил своё грузное тело, в окне мелькнули тонкие ножки, и Клайнс полетел в бездну.

«Он покончил с собой», – подумал я.

– Проклятый толстяк, он хочет убежать от нас! – крикнул Смит, бросаясь к окну. Я последовал за ним. Круглая туша Клайнса, похожая теперь на головастика, перевернулась несколько раз в воздухе и вдруг превратилась в шар. Шар сразу замедлил падение.