Мерцающие - Марьяна Куприянова
– Валер… – на глаза накатили горячие слезы.
– Ладно, я больше не скажу на эту тему ничего. Я просто хотел, чтобы ты знала, как все было на самом деле. Я был с ней только от безысходности. Так вот, когда я, стоя на балконе, выкурил полпачки в раздумьях, стоит ли пользоваться шансом все тебе открыть, я вернулся в комнату и увидел тебя на своей постели. И у меня внутри будто защемило. Такого не было, даже когда ты рассказывала о своем парне. Тогда я понял, что стоит. Я ведь часто мечтал видеть тебя здесь, и вот ты здесь. Так удачно не смогла уехать домой и обратилась за помощью именно ко мне – своему старому другу.
Никогда еще за два года знакомства Валера не произносил столь длительные и откровенные монологи. И то, что он говорил, поражало меня с каждым словом все сильнее.
– Валер, я не знаю, что на это сказать. Ты мне всегда нравился. Но я видела твое чисто дружеское отношение ко мне все это время, и поняла, что надеяться не на что. Решила оставить это дело. Настроила себя на то, что никем, кроме друга, ты мне никогда не станешь. Наверное, если бы я хоть раз увидела интерес к себе с твоей стороны, у меня была бы какая-то надежда, и я не стала бы встречаться с тем, с кем я сейчас…
– То есть… Мы…
– Да.
– С первого курса?
– Как видно, да.
– И оба молчали.
– Да.
– Вер, мне кажется, мы придурки, – сказал Валера и нежно прижал меня к себе.
– Тебе кажется? А я теперь уверена в этом.
Мы тепло улыбнулись друг другу.
– Я только что потеряла лучшего друга, – вздохнула я с наигранным сожалением, и Валера, приподнявшись на локте, снова меня поцеловал. И это было настолько непривычно, что казалось, я целуюсь с жителем другой планеты. Кровь так и играла в жилах.
– Я рад, что рассказал тебе все.
– А я рада, что опоздала на последнюю электричку. Раньше никак не мог открыть мне свою тайну?
– Думал, тебе оно нафиг не надо.
– Я тоже так думала, только о тебе.
В универ мы все-таки пошли, на последнюю пару, перед этим чуть ли не целый час провалявшись в обнимку.
Надо просто подождать
Теплым осенним вечером в маленьком уютном сквере на выкрашенной в молочно-голубой цвет скамейке сидел мужчина средних лет и приятной наружности. Он читал книгу, размышлял и наслаждался. Наслаждался он многими вещами, помимо чтения, а именно: прекрасной для середины осени погодой и чистым, каким-то даже кристальным воздухом. Был он брюнетом высокого роста с располагающей к себе улыбкой и таинственными глазами. Телосложение его терялось под одеждой, но нельзя сказать, чтобы он был крепок или упитан. В общем, мужчина себе и мужчина – один из неприметных в толпе, который однако же при более близком рассмотрении становится симпатичен несмотря на несколько отталкивающих черт во внешности.
Кроме мужчины на скамье и детей на детской площадке в этот стремительно темнеющий вечер не было никого. Ему это было на руку. Он любил одиночество, как родного ребенка, если бы он у него был. Одиночество – страшно, но в то же время это и дар невероятный. Дети не мешали мужчине читать. Потому что на самом деле чтение он забросил, едва среди ребятишек начались крики и громкая возня – то есть, практически сразу, как они появились на площадке и принялись жестоко и беспощадно эксплуатировать доступные им качели, песочницы и аттракционы. Почему бы нет? Последние теплые дни. Вряд ли этой осенью выдастся еще один такой же погожий денек с ярко-голубым небом и одиноким разводом на нем, словно взяли и мокрой кистью провели по облаку. Мужчина любил детей и даже на них не разозлился за то, что они прервали его чтение. Пожалуй, ему и так надо было оторваться от путающихся строк и подумать о своем. Дети были лишь предлогом отвлечься.
«Так всегда бывает, – рассуждал про себя мужчина, слыша свой собственный голос, глубокий, гулкий и грудной, – сначала ты думаешь, что никого лучше уже не встретишь. А затем наступает день, когда ты приходишь в сквер – просто почитать – и видишь нечто новенькое. Это отметает все твои прежние мысли и увлечения. Это помогает тебе забыться и вновь броситься в мучительно-сладкий омут… Омут ожидания события, к которому ты отныне всей душой стремишься».
Мужчина наблюдал за детьми, облизывал сухие губы, то и дело поднимал глаза к небу, выдыхал из себя какой-то словно спертый от долгого держания в легких воздух, затем, забывшись, снова задерживал дыхание, и когда обнаруживал это, понимал, что не вдыхает уже около минуты, как будто боится чего-то. Новая мука поселилась в нем, новая маленькая черная мука, но такая настойчивая, такая пламенная, что ей невозможно было не поддаться. Она испещрила горячими осколками всю внутренность мужчины – от горла и до низа живота. В паху особенно чувствовалась горячечная боль. С ней надо было что-то делать, иначе от нее можно и с ума сойти. Уж ему ли этого не знать?
Мужчина в очередной раз облизнул шершавые тонкие бледные губы, поменял позу, положил книгу на колени и отправил мутный взгляд на детскую площадку. Тот скользнул по аквамариновой курточке, черному шарфику и рыже-каштановым прямым волосам нахмуренной, сосредоточенной девочки лет десяти-одиннадцати. Она выглядела старше своих товарищей, но мужчину это не оправдывало, нет, ни в коей мере не оправдывало. Да он и не старался найти себе оправдания – просто уже давно привык… ко всему… этому.
Со стороны девочка казалась умнее тех, с кем играла, ее движения были более взрослыми, серые глаза – более осмысленными, действия – не такими резкими и необдуманными, как у остальных детей, хаотично носящихся по площадке. Наверное, именно поэтому мужчина и заметил девочку среди разномастной, бешеной толпы кричащих, спорящих, смеющихся детей – аквамариновое пятно не носилось, как угорелое, а спокойно ходило по грязному песочку от одной качели к другой, то и дело поправляло шарфик, так по-младенчески поднимая руки к лицу, в общем, выпадало из картины, словно кишки из распоротого брюха.
Мужчина наклонился, чтобы прокашляться – от участившегося дыхания всегда следовал приступ сжатого горла, – и жирная прядь черных волос выпала из-за уха, растрепалась, задела нос. Мужчина скорым, привычным движением заправил ее обратно и вытер приоткрытый рот тыльной стороной ладони. Сейчас он был уже не тем приятным человеком, каким был еще десять минут
