Алексей Корепанов - Следы на воде

- Рук! - фыркнул Ершов. - Прямо твое божество и швец, и жнец, понимаешь!

Он засунул огромные ладони глубоко в карманы распахнутого пиджака и посмотрел на зава, потом на Андрея.

- Ну, мыслители, что будем делать?

- Корабль экспериментальный, Виктор Иваныч, горючего, сам понимаешь, на дополнительные торможения и разгоны не предусмотрено и не хватит, так что, - зав развел руками, - пусть летит. Вернется - расскажет, а там видно будет.

- М-да-а! - Ершов нахмурился, с силой провел ладонью по седеющим коротко остриженным волосам. - Экспериментальный-то он экспериментальный... - Oн задумался. - Экспериментальный-то он экспериментальный... Ну, ладно! - Он опустил ладонь на стол, словно с силой придавил что-то. - Посмотрим! Пойдем, Николай, заглянем к связистам. А вы, - он повернулся к Андрею, потом перевел взгляд на зава. - Возьмем его с собой, как считаешь?

Зав пожал плечами.

- По-моему, Громов тоже причастен к программе. Завтра, вернее уже сегодня - утро скоро - я тебе, Виктор Иванович, принесу бумагу с предложением включить Громова в мою группу и ты ее подпишешь. Договорились?

Ершов улыбнулся и от улыбки его грозное лицо неожиданно сделалось почти детским.

- Отчего же не подписать, понимаешь!

И добавил, словно в трубу затрубил:

- Фантастика, черт-тя дери! С ума сойти можно!

6.

Вода была уже по-осеннему неприветливой, по ней плыли желтые листья.

Песок был мокрым после ночного дождя. Он присел на корточки, провел

пальцем по воде. Раз, еще раз... Вот так и его прошлое: след на

воде, не больше. Как это сказал Ершов... "Полагаю, у вас нет причин

сетовать на судьбу? Далеко до свадьбы-то?" Да... Дальше, чем до

звезд...

Он поднялся, еще раз взглянул на речушку и пошел к холму по влажной траве низины.

Сегодня приезжают представители министерства. В Космоцентре состоится совещание и главной фигурой будет он, Андрей Громов. Плюс к этому сообщение Зонина. Плюс архивные материалы по программе "Открытие" - с ними уже работает специальная группа. В общем, за изучение "космического божества" кстати, название, кажется, прижилось - берутся вплотную...

Он добрался до вершины холма и опустился на мокрую траву у ТОЙ березы. И вдруг почувствовал твердую уверенность в том, что еще будет здесь вместе с Таней. Всегда и везде - вместе... Он даже не успел до конца осознать эту невесть откуда взявшуюся уверенность, не успел ощутить ее вкус, окунуться в нее, как в воды целительного источника, когда из неведомых глубин подсознания всплыла мысль, холодная и печальная, словно поднимающаяся к поверхности воды рыба, погибшая где-то у самого морского дна. Мысль заставила его оцепенеть.

ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОН. Нет, не просто сон, не вереница образов

и событий, часто хаотичных и нелогичных, которая возникает, чтобы тут же исчезнуть, не мир, существующий в сознании

спящего человека, а сон наяву. Сон наяву? Что это? Новое понятие, навязанное неведомым? Именно навязанное, хотя... Разве он не желал такого сна?

Он обхватил ствол березы, прижался к нему щекой. Ему не хотелось

уходить из этого мира, не хотелось до крика, до боли! Пусть лучше сон...

"Сейчас ты закроешь глаза - и все исчезнет. Ты вновь окажешься в

централи управления, а на Земле останется белая плита под чистыми, словно

их моют каждое утро, неестественно ровными соснами и насквозь пропитанный запахом гари холм. Сейчас ты закроешь глаза и все исчезнет..."

Он испугался, потому что мысль не создавалась его мозгом, а настойчиво прорывалась извне, подавляя его волю.

- Не хочу! - Его крик взлетел над холмом. - Не хочу-у!

Он прижался к березе изо всех сил, стараясь слиться с ней, будто это

было его спасением - и глаза его закрылись. Он изнемогал, отчаянно пытаясь открыть их, уцепиться взглядом в реку, низину и дубовую рощу вдали, на холмах, и уже радовался победе: давление тяжелых камней, которые кто-то положил на его веки, ослабло. Он вновь увидел совсем рядом гладкую белизну ствола, успокаивающую, безмятежную белизну - и вдруг она начала предательски тускнеть и медленно растворяться в розовом тумане...

*

Ноги его подогнулись. Он перестал быть манекеном и рухнул в высокое кресло у пульта управления, ударившись рукой о подлокотник. Сознание еще не пробудилось окончательно, но он привычным взглядом сразу пробежался по всем приборам - по циферблатам, шкалам, индикаторным глазкам, светящимся экранчикам, в которых медленно пульсировали разноцветные кривые. Все работало как... часы. Часы! Большие часы с календарем на левом крыле пульта указывали локальное время корабля: четырнадцать часов три минуты. Он посмотрел на наручные часы. Стекло их разбилось от удара о подлокотник и стрелки выпали. Он нагнулся и поднял одну из них - минутную - с пола.

Мозг лихорадочно трудился над анализом фактов. Итак, он

вошел в централь управления ровно в одиннадцать часов, потому что ежедневно ровно в одиннадцать с протяжным прерывистым сигналом на два часа автоматически включались дополнительные двигатели. И он слышал этот сигнал, когда открывал дверь централи. И день был тот же, об этом говорил календарь на больших часах. Значит, как ни парадоксально... прошло всего три часа и три минуты с того момента, как он вошел сюда. Всего три часа и три минуты. Что же это значит?.. Это значит, что

"Вестник" каким-то образом был вырван из времени, которое течет здесь,

на корабле. Или вообще изъят из нашего пространственно-временного континуума - зав ведь предполагал. Предполагал! Когда? Где? Прошло всего три часа...

На этот раз не было никакой возни иголок, и он отлично помнил все случившееся до того, как березовый ствол растворился в розовом тумане.

И туман он помнил, до сих пор ощущая на лице его недавнее прикосновение. Да, туман он помнил, хотя и не мог точно воспроизвести в памяти сам момент перехода.

Он почувствовал внезапную слабость.

"Только не раскисать! Только не раскисать..."

Спокойно шуршали самописцы, изредка коротко звякал регистратор противометеоритной защиты, монотонно шипел кислород в скрытых в стенах воздухопроводах, сонно шелестели на холостых оборотах моторы систем контроля обшивки - сложный организм "Вестника" функционировал слаженно, ритмично, абсолютно нормально.

Он заставил себя приподнять голову и кое-что проверить. Так и есть. Двенадцать высоких прозрачных цилиндров, стоящих

вдоль стены централи, светились одинаковым бледно-голубым светом. Их сияние медленно нарастало, достигало апогея, потом цилиндры мгновенно темнели, как будто поворачивался выключатель - и вновь их до краев заполняло бледно-голубое слегка трепещущее сияние. А ведь только что... три часа назад пятая фиксирующая колонна была неисправна, контрольные датчики заявили об этом тревожно взмывшими вверх кривыми на экране, и цилиндр потемнел, резко выделяясь среди своих собратьев.