Джеймс Блиш - «Если», 2002 № 06

С транспортом мне повезло, так что из Канзаса я выбрался довольно быстро. И через пару дней решил, что уж следующую ночь проведу в Кассонсвилле. Но, похоже, удача напрочь мне изменила — как раз рядом с небольшой закусочной, где шоссе штата ответвлялось от федеральной автострады. Пришлось держать поднятым большой палец почти три часа, прежде чем парень в старом микроавтобусе «форд» предложил меня подвезти. Я промямлил что-то вроде благодарности, бросил старый вещевой мешок на заднее сиденье еще прежде, чем присмотрелся к водителю. Рядом со мной сидел Эрни Кота, я узнал его с первого взгляда, хотя дантист потрудился над его зубами, и теперь они не выпирали из-под верхней губы. Я немного позабавился, стараясь напустить тумана, прежде чем он понял, кто перед ним, ну а потом мы, как всякие однокашники, встретившиеся после долгой разлуки, принялись благодушно болтать о прежних временах.

Припоминаю, как мы проехали мимо босого малыша, стоявшего на обочине дороги, и Эрни сказал:

— Помнишь, как Пол вечно путался под ногами, и мы измазали его волосы коровьим навозом? А на следующий день ты рассказывал, что получил взбучку от мамы Палмиери.

Такие подробности давно выветрились у меня из памяти, но стоило Эрни упомянуть об этом, и все вернулось.

— Слушай, — заметил я, — просто позор, как мы издевались над этим мальчишкой. Он считал нас важными шишками, а мы за это заставляли его страдать.

— Ничего с ним не сделалось, — отмахнулся Эрни. — Погоди, вот увидишь его! Он уложит нас одной левой!

— Семья до сих пор живет в городе?

— Еще бы!

Эрни съехал с асфальта, и из-под колес полетели фонтаны пыли и щебенки.

— Никто и никогда не уезжает из Кассонсвилля, — объявил он, выровняв машину, и на секунду оторвал глаза от дороги, чтобы взглянуть на меня. — Знаешь, Мария теперь медсестра у старого дока Уитта. А родители купили маленький мотель на краю ярмарочной площади. Хочешь, подвезу тебя туда, Пит?

Я спросил, сколько они берут за номер, и так как цена оказалась вполне приемлемой, а мне все равно куда-то нужно было бросить старые кости, охотно согласился. Пять-шесть миль пролетели в молчании, прежде чем Эрни снова заговорил:

— Эй, а помнишь, как вы подрались? Там, у реки. Ты хотел привязать камень к лягушке и утопить, а Мария не давала. Ну и потасовка вышла!

— Это была не Мария, а Питер, — поправил я.

— Ты что, спятил? Это было лет двадцать назад! Питер тогда еще не родился!

— Ты, должно быть, имеешь в виду другого Питера. Я говорю о Питере Палмиери, брате Марии.

Эрни пялился на меня очень долго, и я уже начал бояться, что мы слетим в кювет.

— Ну, а я о ком? — выдавил он. — Только малышу Питеру сейчас лет восемь-девять, не больше.

Он снова уставился в лобовое стекло.

— Ты думаешь о Поле, да только вот подрался-то с Марией! Пол был тогда совсем еще крохой.

Мы снова помолчали, и это дало мне время вспомнить ту стычку на берегу реки. Четверо-пятеро мальчишек, наша компания, подошли к тому месту, где всегда привязывали ялик, на котором добирались до каменистого бесплодного островка на самой середине реки. Мы собирались поиграть в пиратов или разбойников, но оказалось, что ялик отвязался от причала и уплыл. Питер попытался уговорить нас поискать его ниже по течению, но остальным было ужасно лень. Это был один из тех жарких, душных летних дней, когда пыльные столбы висят в воздухе и почему-то ужасно хочется кого-нибудь вздуть. Не пойму, как мне удалось поймать лягушку и поддаться мысли поэкспериментировать.

Да, а ведь Эрни в чем-то прав! Мария действительно пыталась помешать мне, и я швырнул ей камень прямо в глаз. Но какая же это драка? А уже потом Питер решил отомстить за сестру. Именно с ним мы сцепились и покатились в колючие сорняки, царапаясь и рыча, скользя пальцами по мокрой от потачкоже противника. Да, мы поцапались с Марией, но именно Питер заставил меня срезать веревочку с лягушачьей ноги и отпустить беднягу. Стоя бок о бок, мы наблюдали, как маленькая зеленая попрыгунья скачет к воде, и когда до спасения остался всего только шаг, я выбросил руку и ловким броском пришпилил лягушку к земле широким лезвием скаутского ножа.

Мотель Палмиери назывался «Приют Туриста» и состоял из десяти белых коттеджей и главного здания с кафе в виде выступа на фасаде, на котором красовалась большая вывеска — ЕШЬ. Прямо таки Будда, повелевающий кузнечикам.

Мама Палмиери, к моему удивлению, мгновенно узнала меня и чуть не задушила в объятиях. Сама она почти не изменилась, только волосы чуть поседели на висках, но основная масса была такой же черной и блестящей, как раньше. И хотя она всегда была полной, больше не расползлась, разве что немного обрюзгла. Вряд ли папа узнал меня, хотя подарил одну из своих редких улыбок. Сам он был маленьким, темноволосым коротышкой философского склада, крайне неразговорчивым. Думаю, люди при первой встрече обычно предполагали, что в этой семье верховодит жена, но, по правде говоря, это она считала его надежным, как скала, в любой беде. И, с практической точки зрения, мама была почти права, ибо муж обладал неистощимым терпением и несокрушимым здравым смыслом сицилийского ослика, то есть всеми теми качествами, которые делали это упрямое животное традиционным компаньоном бродячих священников и «пустынных крыс»[6].

Палмиери хотели, чтобы я остановился в комнате Марии (она отправилась в Чикаго на какой-то семинар медсестер и должна была вернуться только к концу недели), да еще в качестве гостя, и настояли, чтобы я питался вместе с семьей. Но я заставил их сдать мне коттедж за пять долларов в день (они клялись, что это полная оплата), зато насчет еды пришлось уступить. Мы все еще болтали ни о чем, как всегда в таких случаях, когда пришел Пол.

Ни за что не узнал бы его, если бы встретил на улице. Но он понравился мне с первого взгляда: высокий, широкоплечий, смуглый, серьезный парнишка с красивым профилем, о существовании которого он вроде бы и не подозревал.

Объяснив сыну, кто приехал, мама забеспокоилась насчет ужина и стала гадать, когда явится домой Питер. Пол успокоил ее, заверив, что только сейчас видел Питера, болтавшегося вместе с шайкой приятелей на выходе из города. Он сказал, что предложил подвезти брата, но тот отказался.

Что-то в выражении его лица меня смутило. Я вдруг вспомнил, как Эрни уверял, будто Питер моложе Пола, и что-то в словах Пола служило тому подтверждением. Правда, сам он носил свитер с эмблемой колледжа, и все ужимки и повадки, неуверенные и одновременно дерзкие, выдавали мальчишку, старавшегося выглядеть мужчиной. И все же он говорил о ком-то гораздо моложе себя.