Анвар Абиджан - Аламазон и его пехота

— Думаешь, до тебя это не пытались сделать? — спросил Ушастик.

— А если даже сбежим, куда пойдем отсюда? — подал голос Тапочка. — Везде сыщики. Нас мигом поймают!

— Да, если будем стоять, открыв рот! — быстро заговорил Например. — А если подумаем, например, то можно и найти. Вон хотя бы тот подземный лаз! Колодец Уракудук помните, например?

— Браво, Напримерчик! Этим хочу сказать, что ты молодец! — закричал Ушастик.

— Тише! — одернул их Аламазон. — Стражники услышат, и все наши планы провалятся!

— Правда! Тише едешь — дальше будешь. Этим хочу сказать, что переждать какое-то время в колодце стоит, сказал Ушастик.

Как-то, когда бродячие музыканты возвращались со свадьбы темным вечером, Тапочка одной ногой провалился в какую-то яму. Утром они обследовали ее. Это оказался древний колодец-лаз, ведущий куда-то в подземелье. Они исследовали довольно большой отрезок этого лаза, обнаружили там место, где могли прятаться люди. Обнаружили, поиграли немного и совсем забыли об этом. Правда, на всякий случай, когда уходили, завалили вход каменной глыбой.

— Тогда чего же нам ждать? — обратился ко всем Аламазон. — Пока нас за уши выволокут отсюда и заставят целовать ноги? Или проткнут копьями?

— Да, но ногами не выкопаешь проход! — возразил Ушастик.

— А если нам встать на плечи друг другу? — подал идею Аламазон.

— Как это, например? — не понял Например.

— Ну, вот самый большой из нас — Ушастик — встанет покрепче и будет держаться за стену. Потом Тапочка встанет на его плечи, а я на него.

— А почему это ты должен стать на мои плечи? — подозрительно спросил Тапочка.

— Ну, пусть будет наоборот! — рассмеялся Аламазон. — Ты встань на мои. Но помни: чем ты выше заберешься, тем больнее ударишься, когда будешь падать. А падать мы будем не раз, потому что ведь не учились этому!

Он строил план побега не на пустом месте. Еще когда стражники подвели его к люку, он заметил, что на нем не видно никаких замков, а лестница-канат была привязана к краю люка. К тому же зиндан был построен, вероятно, в последнее время, когда приходилось сажать многих «преступников» одновременно, и он не был слишком глубоким. Поэтому, если три человека смогут вскарабкаться друг на друга, то один из них, вероятно, сможет дотянуться до каната. А там уже проще — подняться вверх, дождаться, пока стражники отвлекутся или же самим отвлечь чем-нибудь их внимание, и потихоньку выбираться.

Мальчики, сев в кружок, чтобы их не подслушали сверху, еще раз обсудили план действий.

Да, приятно смотреть на акробатов, сидя на земле или траве, но самому, да еще не имея никаких навыков, выделывать такие трюки оказалось довольно сложно. Ине только сложно, но и больно. Ведь едва они, кое-как держась за стену, вставали друг на друга и пробовали сделать хоть шаг в сторону, как тут же разлетались в разные стороны и с грохотом летели вниз. Раз за разом наши акробаты пытались дотянуться до канатной лестницы, но безуспешно. И только к вечеру они кое-как научились держаться друг на друге. Далось это нелегко — на каждом были царапины и кровоподтеки, одежда их была мокрой от пота. После каждой попытки они теперь отдыхали, без сил лежа на влажной, скользкой соломе — измученные, удрученные неудачей.

— Ставлю на пари свое ухо — еще немного, и мы будем на свободе! — несмотря на усталость, Аламазон пытался шуткой подбодрить своих новых друзей. — Мы выйдем на свободу, мои пехотинцы!

Глядя на них, усталых, подавленных, никто бы не смог вообразить, что спустя некоторое время о них будет говорить вся подземная страна!

ОПАСНЫЕ ПРОТИВНИКИ ДУТАРИ

Когда Ишмат услышал о том, что во дворце будет большое празднество в честь того, что мать падишаха Мастан-ханум почувствовала себя лучше(в последнее время она сильно кашляла), он очень обрадовался: дворцовый повар еще в прошлый раз обещал сделать великолепные шашлыки из перепелки, и сегодня, конечно, это лакомое блюдо будет на столе.

Радостный, вошел он в покои к Грязнуле Первому и, заняв, как обычно, место на краешке ковра, сидел, думая о предстоящем угощении. Потом задумался о своем положении во дворце. Ну хорошо, владыка сейчас благоволит к нему, а дальше? У него нет способностей, он не умеет петь и танцевать. А ведь нужно чем-то выделиться. Аламазон в темнице, и, если с ним что-нибудь случится, он, Ишмат, останется здесь в полной власти Грязнули Первого.

Неожиданно ему в голову пришла удачная мысль, и он обратился к своему новому хозяину:

—Пресветлый падишах, а что если я сегодня прочту на праздник свое стихотворение?

— А ты умеешь рифмовать? — изумился тот.

— Попробую, — скромно потупил глаза Ишмат.

— Если так, то научи и меня этому, мой толстяк.

— Хорошо, я буду рад услужить вам хоть чем-нибудь, — ответил Ишмат радостно.

Падишах тут же приказал удалить всех из зала и, оставив только нескольких стражников, вместе с Ишматом уселся за маленький резной столик. Правда, им пришлось задержаться — калам и бумагу искали по всему дворцу, ибо Грязнуля Первый не слишком обременял себя письменными упражнениями и вообще каким бы то ни было общением с пером и бумагой. Наконец все было подготовлено.

— Ну! — скомандовал Грязнуля Первый.

— Пишите! — и Ишмат поднял глаза к потолку. — Я сейчас начну диктовать.

Спустя некоторое время стихотворение, хотя и очень неумелое, было написано. Владыка был в восторге:

— Я прочитаю его сегодня на пиру и тем опозорю Дутари! А то он все просит и просит новых милостей, заявляя, что талант — большая редкость. А себе ты пиши сам, Но смотри, твои стихи должны быть хуже моих, иначе…

— Конечно, владыка! — согнулся в низком поклоне Ишмат.

Он уже начал постигать науку лести и говорить то, что нужно повелителю. «А вдруг, — думал Ишмат, — мне удастся завоевать его доверие, и я смогу добиться, чтобы моего друга Аламазона выпустили?»

Как ни хорошо жилось Ишмату во дворце, он не мог забыть времени, когда они с Аламазоном были вольными и свободными ребятами родного кишлака и могли делать все, что вздумается. Он жил надеждой на то, что все изменится. И вместе с тем Ишмат растолстел еще больше: сказывалась обильная пища и ленивое бездействие.

Остаток дня он провел, валяясь на ковре и сочиняя стихотворение для себя.

Вечером начался пир. В огромном зале собралось много народу, шум, гам, беготня переполняли дворец. Придворные дружно работали челюстями, и хруст костей вместе с сопением и чавканьем словно аккомпанировал песням и танцам, без которых не обходилось, как обычно, ни одно торжество. Наконец, на середину зала вышел поэт Дутари. Как же мог остаться он в стороне от такого праздника, если, увидев хотя бы двух человек, всегда подходил к ним и принимался читать свои стихи? Жажда выделиться, блеснуть снедала придворного поэта. В руках у негд был свернутый лист бумаги, на губах играла льстивая улыбка. Окружающие ненавидели его, потому что он, послухам, жил богаче многих из них. Завывая, Дутари стал декламировать свою новую газель: