Дэвид Джерролд - В зоне сотрясения

За оградой из сетки отворилась входная дверь. Как и дом, он выглядел чуть ниже ростом. И, как дом, немного постарел и осунулся.

— Кто там? — Он прищурился.

— Папа, это я, Майкл.

— Майки? — Отец уже рывком открывал сетчатую дверь.

Шотган вырвался наружу. Даже при том, что ноги его ослабели, пес обладал недюжинной силой и справляться с ним было непросто. Отец обнял меня, и Шотган наскочил на нас обоих, бешено взвизгивая от нетерпения.

— Прочь, глупый сукин сын, прочь!

Шотган отвалил ровно на полсекунды, а потом вновь принялся вылизывать мне лицо.

Отец отодвинулся от меня на расстояние вытянутой руки.

— Ты изменился. Но как?.. Как? Они сказали мне, что ты пропал при сотрясении времени.

— Пропал. Да. Но я нашел путь обратно… Это долгая история.

Отец снова обнял меня, и я почувствовал, что его плечи дрожат. Плачет. Я крепче прижал его к себе. Он показался мне хрупким и слабым… Отец резко отстранился и повернулся к дому.

— Пойдем в дом. Я приготовлю чай. Мы поговорим. Кажется, у меня есть кусок кофейного торта. Ты знаешь, без тебя было так тяжело… Я даже не притронулся к твоей комнате. Как хорошо, что ты вернулся…

Я шел следом за ним.

— Гм… папа. Я не знаю, надолго ли смогу остаться. У меня работа…

— Работа. Это хорошо. Что за работа?

— Нам не разрешают говорить об этом. Такова специфика работы.

— А, ты работаешь на правительство.

— Мне на самом деле не полагается это обсуждать. И мне даже не полагается быть здесь, но….

— Все в порядке, я понимаю. Мы поговорим о другом. Давай садись, садись. Ты останешься обедать. Все будет как в старые времена. У меня в холодильнике соус к спагетти. Именно тот, что ты любишь. Да что ты, никакого беспокойства! Я все еще готовлю для двоих, хоть и остался один. Да еще вот этот старый пес, слишком упрямый, чтобы помереть. Мы оба слишком упрямы.

Я не сказал ему, что это неправда. Не сказал, что он и этот старый упрямый пес умрут через несколько коротких месяцев. Я потер глаза, вдруг наполнившиеся влагой. Это оказалось тяжелее, чем я думал.

Где-то между спагетти и мороженым отец спросил меня, что там произошло. Я внутренне содрогнулся, пытаясь сообразить, что сказать, как сказать… Понял, что объяснить это невозможно, и в конце концов просто пожал плечами и пробормотал: «Это было… то, что было…» Отец знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, что больше ничего не добьется, и закрыл эту тему. Нам вновь стало хорошо и уютно.

После мороженого я вдруг осознал, что у нас, в общем-то, больше нет тем для разговора. На самом деле нет. Но это было не важно. Просто сидеть здесь и смотреть на него, просто почесывать за ушами пса — это здорово. И этого достаточно. Я позволил отцу уговорить меня остаться на ночь. Моя старая кровать оказалась одновременно привычной и незнакомой. Я спал недолго. В середине ночи Шоттан просочился в изножие кровати и вольготно развалился там, оттеснив меня в сторону и раздраженно ворча по поводу того, что я занимаю так много места; периодически он пускал ветры, выражая свое отношение к соусу для спагетти, затем начал храпеть, сопя и присвистывая. Когда первые утренние лучи солнца проникли в спальню через окно, пес все еще блаженно похрапывал.

После завтрака я соврал. Сказал отцу, что я в командировке. По сути, это не было ложью. Но я сказал ему, что послан на восток, не могу точно сказать куда, но я позвоню ему, как только смогу. Он притворился, что поверил.

— Папа, — пробормотал я. — Я хочу, чтобы ты знал: ты не потерял меня. Хорошо?

— Я знаю. — И он долго обнимал меня, потом отстранился и хлопнул по плечу. — Ну, задай как следует этим плохим парням, — улыбнулся отец. Он всю жизнь так говорил — с того дня, когда подарил мне ковбойскую шляпу и игрушечный кольт. То же самое он сказал в тот день, когда я улетал во Вьетнам: «Задай как следует этим плохим парням».

— Да, папа. Я обещаю.

Я поцеловал его. Я не целовал отца с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и теперь снова сделал это. И быстро уехал, смущенный и растерянный.

День был пасмурным. Моросил дождик. Я заскочил на заправку, наполнил баки и проехал по городу, отмечая местоположение домов остальных семи жертв. Двое жили в студенческих общежитиях Калифорнийского университета, называвшихся Дикстра и Спраул. Не знаю, были ли эти парни знакомы друг с другом. Может быть. Один числился ассистентом преподавателя, другой — музыкантом. Еще один жил вместе с соседом (любовником?) в дешевой квартирке на Мэлроуз, в нескольких минутах ходьбы от моего дома. Впрочем, в Лос-Анджелесе нет такого понятия «ходьба пешком». Если между входом в ваши квартиры находится больше чем две двери, вы садитесь в машину.

Следующий парень жил у черта на куличках, в Азусе, туда долго ехать даже по скоростной дороге. Еще один — на северном конце долины Сан-Фернандо. Все эти нежные мальчики, слишком одинокие, чтобы адаптироваться в тех местах, где они живут, проезжают по двадцать — тридцать миль, чтобы постоять в грязном зеленом дворике — вместе с такими же женственными и ласковыми мальчишками.

Тут в моей голове что-то щелкнуло. Словно никелевая монетка провалилась в автомат с содовой. Одно из тех небольших озарений, которое объясняет все. У них период полового созревания. Взросление. Первое свидание, первый поцелуй, первая возможность подержаться руками за нечто особенное. Препятствия, отсрочки, долгие дни нереализованных желаний… В то время как другие веселятся на празднике жизни, ты притворяешься, жмешься, сдерживаешься, своими руками лишаешь себя удовольствия… Но в конце концов непременно, обязательно ты находишь место, где можешь попробовать все запретное. Это опьяняет, волнует, кружит голову. Да. Вот почему они едут так далеко. Гормоны. Феромоны. Называй как хочешь. Единственный яркий лучик в темноте. Они не могут остановиться. Это их дом — единственное место, где они могут быть собой.

О'кей. Теперь вычислить бы хищника…

Когда я подъехал к дому, морось в воздухе превратилась в настоящий ливень. У дверей сидел Мэтт, обхватив руками колени. Рядом с ним валялся полупустой рюкзак. Мэтт вскочил на ноги, глядя на меня с надеждой и испугом. Он был очень взволнован, взъерошен и к тому же промок до нитки. Одна красная отметина красовалась у него на лбу, другая — на шее.

— Ты в порядке?

— Я не нашел ключ…

— О черт! Я забыл положить его под коврик…

— Я подумал, что ты рассердился на меня…

— Нет, малыш, что ты. Я просто закрутился. Ты не сделал ничего дурного. Это все мой чертов склероз. Блин! Ты, должно быть, подумал… в довершение ко всему…