Пола Волски - Наваждение

- Но, дядюшка, это просто ужасно! Вы, наверное, ненавидели такую жизнь? Разве вы не скучали по дому?

- Вначале да, и очень сильно. Первые четыре месяца перед сном я каждый вечер плакал.

- И ведь вы были так малы! Как смели они столь жестоко обращаться с маленькими детьми? И как это позволяли родители?

- Родители предоставляли наставникам всю полноту власти. Ведь эта строгая дисциплина предназначалась для того, чтобы научить нас выдержке и стойкости, необходимым в нашем искусстве. Занятия нарочно делались такими суровыми, чтобы отсеять случайных учеников и оставить лишь настоящих ученых. Метод оказался эффективным. Почти треть учеников вернулись домой, прежде чем закончился первый семестр.

- Это меня не удивляет. Уж я бы не позволила, чтобы меня пороли - ни за что на свете. Да я бы подожгла это заведение! А если б меня попробовали запереть в чулан, то сбежала бы.

- Я тоже много раз хотел убежать. Однажды даже уложил свои вещи в мешок. Но всякий раз, когда я становился жертвой искушения, вспоминал об искусстве, которому меня учили, о своих способностях, наваждениях, о Бездумных и всем остальном. Если б я убежал из общины, то никогда не получил бы всех этих знаний. Учти, что на всей земле нет другого места, где я мог бы столько познать. Достаточно было подумать об этом, и искушение проходило. В конце концов я решил остаться во что бы то ни стало. И знаешь, после этого решения суровая жизнь и лишения перестали казаться мне такими уж тяжкими. Я провел в Божениле пятнадцать лет.

- И ни разу не наведывались домой?

- Почему же - раз в год, на двухнедельные каникулы. Но со временем я перестал получать удовольствие от этих поездок. У меня осталось очень мало общего с родителями и родственниками. К тому же они почему-то считали меня каким-то диковинным чудаком. Разговаривать с ними было трудно, и я перестал признавать Дерриваль своим домом. Всякий раз, возвращаясь к себе в общину, я испытывал смешанное чувство печали и облегчения. А когда пятнадцатилетнее обучение окончилось, - продолжал дядюшка, - я знал уже все, чему могли научить боженильские наставники. Теперь я мог бы и сам стать одним из них. Имелся и другой выбор - вернуться в общество в качестве Возвышенного во Дерриваля. Я же предпочел отречься от мира людей ради моего искусства. Возможно, это был поступок человека недоброго и эгоистичного. А может, и нет. В наши дни осталось очень мало людей, согласных подвергнуть себя лишениям и испытаниям, чтобы сохранить и приумножить древнее знание. Мне нравится думать, что мои открытия имеют ценность. Как бы то ни было, прав я или нет, я ни разу не пожалел о своем решении.

- Что ж, дядюшка, по-моему, это благородный выбор, - сказала Элистэ.

- Ты правда так думаешь, милая? - с надеждой спросил Кинц.

- Конечно. Но почему вы никогда прежде не рассказывали мне эту интересную историю, а сегодня рассказываете? А, я догадалась, вы хотите, чтобы я отвлеклась от своих тревог.

- Умная девочка! Ты такая сообразительная, мне за тобой просто не угнаться!

- О, если бы это было правдой! Но я рада, дядюшка, что вы мною довольны. И все же, - заключила Элистэ, - мне такая жизнь не понравилась бы. Хорошо, что я не обладаю волшебным даром.

- Как знать, как знать. В нашем роду он передается по наследству. Если ты как следует покопаешься в себе, то можешь обнаружить скрытый талант. Представь только, милая, какое сокровище ты обретешь! А я бы с радостью тебе помог.

- Ну уж нет! Спасибо. Хватит с меня уроков, занятий и всех прочих подобных ужасов. Я хочу интересной жизни, хочу новых событий, развлечений.

- Для меня развлечение - "Голубая кошечка". А для тебя?

- Мне будет весело в Шеррине, я знаю! На следующей неделе я отправляюсь туда. Мне предстоит стать фрейлиной Чести при ее величестве. Подумать только - всего несколько дней, и я окажусь при дворе!

- Никогда не бывал при дворе, - вздохнул дядюшка Кинц. - И что же тебя там ожидает, моя дорогая?

- Все лучшее на свете, дядюшка. Там будут самые знаменитые люди из известных фамилий, музыка, танцы, театры, кукольные представления, игры, охоты, балы, пикники, званые ужины, маскарады, великолепные туалеты, драгоценности и много-много всякого другого. Все хотят попасть ко двору.

- Так-таки все?

- Ну, все, кто может себе это позволить, конечно. Все, кто хочет находиться в центре.

- В центре чего?

- Новостей, удовольствий, всего лучшего, что есть на свете.

- В твоих устах это звучит очень заманчиво, милая. Надеюсь, ты не разочаруешься. Но я буду скучать по тебе.

- И я тоже, дядюшка. Однако не расстраивайтесь - я же уезжаю не в общину Божениль на пятнадцать лет. До Шеррина всего шесть дней езды в карете при хорошей погоде. Кроме того, я буду приезжать в Дерриваль несколько раз в год и приходить к вам в гости.

- Придется утешаться этим. Расскажи-ка мне, детка, о своем предстоящем путешествии подробнее.

Элистэ охотно повиновалась, сообщив дядюшке массу всяческих сведений о своих планах, надеждах, сомнениях, а также о гардеробе, который отправится с ней в Шеррин. Тема была столь увлекательной, что она на время совершенно забыла о Дрефе сын-Цино. Кроме того, по ее глубокому убеждению, с той самой минуты, как дядюшка Кинц согласился ему помочь, Дрефа можно уже считать спасенным. Несмотря на свою кажущуюся рассеянность и беспомощность, дядюшка неизменно делал все, за что брался. Ни разу Элистэ не приходилось разочароваться, если Кинц во Дерриваль ей что-то обещал. А сейчас он ясно и недвусмысленно согласился помочь. Вот почему Элистэ беззаботно болтала о грядущей шерринской жизни всю дорогу: и в лесу, и возле пруда, и среди полей, когда они пробирались меж виноградников к замку. Дядюшка Кинц слушал племянницу с неослабевающим интересом. Лишь когда они оказались возле каретного сарая, находившегося в непосредственной близости от конюшни, он предостерегающе поднес палец к губам. Элистэ тут же умолкла. Они осторожно обошли постройку с южной стороны, остановились и выглянули из-за угла.

Луна светила почти у самого горизонта, окутывавшие ее облака заметно поредели. От угла до приземистого строения конюшни было рукой подать. Борло сын-Бюни сидел на земле, прислонившись спиной к запертой двери. Голова кузнеца свисала на грудь, на коленях лежала тяжелая дубина. Борло спал, загородив своей массивной тушей вход в конюшню.

- Стало быть, это кузнец? - почти беззвучно прошептал дядюшка Кинц. Отличный, здоровый экземпляр. Какая замечательная мышечная масса!

- Да, редкостный громила. Как же нам мимо него пробраться?

- Придется прибегнуть к чарам. Но ты не пугайся, обещаешь?

Элистэ кивнула, и дядюшка одобрительно погладил ее по щеке.