Плюс - Макэлрой Джозеф

Он должен был изменить свое мышление.

Эта мысль восстановила рваную жгучую боль, разрыв обваливания. Но так быстро, что он не заметил синий дротик. Поскольку Солнечный поток был теперь меньше. Пламенная железа, куда он не осмелился добраться, свернулась тогда еще туже и тоньше.

Но он помнил запуск. И что он сейчас невесом. Однако ощущал такой вес, какого раньше не знал.

Возможно, это был радар слепого продавца газет. Мужчина сказал: «Я зацепился, и теперь у меня есть настоящий радар».

Имп Плюс сказал тогда, что радар он ощущает.

Слепой сказал: «Я вижу больше, чем ты думаешь».

Имп Плюс спросил его, что было больше, чего он видел своим радаром. Имп Плюс ощущал всю тяжесть запуска и утратил хватку той хватки, что у него была раньше, чье присутствие, насколько он знал, ему тогда не требовало называть радару.

Он раньше слышал тусклый отблеск металлического лязга в воронку перед кипой газет. Воронка была жестяной, а упало в жестянку серебро, его четвертак, но ронял его не он. «Сколько ты мне даешь?» — спросил слепой торговец газетами. «Кто-то другой бросил, верно?»

«Верно!» — сказал другой голос.

Там было больше, чем лишь Имп Плюс у газетного ларька. Здесь был другой, кого тогда видел слепой. Видел? Не своими холодными впадинами глаз, прикрытыми неплотными повязками. Имп Плюс не знал верно. Но он знал высокий голос. Но затем другой голос сказал непохожие слова, какие трудно знать, и именно слово tiempo[5] Имп Плюс уловил и запомнил. Этот новый голос был тише, чем тот, который крикнул «Верно», и слепой торговец говорил: «С тобой твой ребенок». И причмокнул губами.

И Имп Плюс видел не более тихий голос, что произнес tiempo и двинулся дальше, укутанный в меха, а кого-то поблизости от мексиканского костра и печеной картошки. Поскольку это была не Калифорния.

Она шла по тротуару, поскольку это была не Мексика. Хотя в Мексике есть тротуары, но не вокруг костра на плато. У газетного ларька было холодно. Когда кто-то подошел, кто-то поменьше двинулся к ней, что было прочь от Имп Плюса, и напоминало поднятие с самого низа размаха к верху. Продавец газет сказал что-то по-мексикански голосу, который миновал, и теперь другой голос, который тоже был продавцом газет, сказал: «Как тебя зовут? Любишь жвачку?»

А Имп Плюс теперь соскользнул прочь, затем к маленькой, затем большой короне, голове, парику, автомобилю своего собственного не бесчешуйного, однако теперь менее тяжело освещенного мозга. Склонившись и спотыкаясь вокруг мозга от спицы к перешейку, к схожему с конечностью стабилизатору того, что должно быть его твердым взором, который видел расщелины, мерцания, кратеры и полный потенциал пульсирующих плоскостей, в котором сейчас или раньше были расщелины. Но он не мог оторваться от зябкой оси этого расстояния-боли, пока к нему не поступили слова. Слова, однажды сказанные слепому продавцу газет: «Ее здесь нет, она побежала навстречу матери».

Поскольку перед тем, как увидеть, что она поднимается с нижнего обода до верхушки какого-то его размаха, да, Имп Плюс держал руку своего ребенка, его ребенка. И хотя он еще не был Имп Плюсом, он думал о том, чтобы им стать. Поскольку вскоре он тогда опять был в Калифорнии, видя раздавленные оболочки, которые переделали в трубки, палки, как штифты мела рисуют углы, что сияли, как фонарик прямо на изгиб плоского кольца. Сияли из одного центра на зеленой доске Въедливого Голоса. Но у плоского кольца было два центра. И у второго был озноб космоса, а Въедливый Голос назвал его пустым. Но из первого центра он нарисовал те угловые сегменты, что становились все шире и шире, и, как луч прожектора, били в край плоского кольца — эллипса, он знал эллипс, — и тот первый центр был Солнцем, а Въедливый Голос показывал Имп Плюсу дуги Земной орбиты вокруг Солнца.

И сейчас словно бы со всех четырех спиц своего твердого взора — поскольку он выяснил, что несколько это четыре, — Имп Плюс обнаружил, что видит будто те белые сегментные лучи изогнуты углом движущимся гнездом Въедливой руки на зеленой грифельной доске. То есть видел с равностью распространения вниз с крыши того мозга, о котором почти перестал думать как о своем, вниз-вниз к мембранам вдоль твердой конечности его взора прямо сюда ближе и к нему до самого края того, куда бы ни смотрел он на четырех разнонаправленных конечностях, с которых смотрел, но затем, возможно, видел насквозь в крапинах, поскольку его зрение ненадежно. И он помнил, как измыслил свой путь через все формы и данные на той доске, поскольку то была карта, по которой вернуться. Однако вместо этого он видел себя, отступающего от своего ребенка, снова его ребенок бежал навстречу ее матери: чтобы выяснить, какая надежда подвела, он должен был выяснять это из пустого центра этого эллипса: то есть видеть из центра, не используемого Въедливым Голосом.

Покуда Хороший Голос не рассказывал в другое время о неизвестной силе солнечного света, о добродетели проекта, несмотря на его странное дополнение, а также из-за него, рассказывал также о будущем и его добродетели, пока выводил Имп Плюса, который еще не был Имп Плюсом, из большой бледно-зеленой комнаты на Земле, хоть и не в меньшую зеленую комнату, а туда, где ему следовало растянуться.

Чем Имп Плюс — с птицами, двумя женщинами, картошкой, ступнями и ребенком уже позади — сейчас и занимался. Растягивался.

Или же он не мог не видеть, где расщелина теперь расширялась, показывая серебряную шпильку, как точки на тех двух плавающих щепках, и не мог еще раз войти в то, что считал своим мозгом. Высматривая малиновую вену, он не обнаружил ни малинового, ни теней. Он обнаружил, что, как он тогда думал, создало эти тени. Он припомнил морщину или расщелину, о которой полудумал, на которую полунадеялся. Слабое Эхо вновь просило, чтоб над ним посмеялись. Оно сообщило о 50 % росте активности в равной степени во всем Имп Плюсе, что могло бы включать колебания между гипоталамусом и неизвестными участками. Слабое Эхо сообщило о снижении температуры в капсуле.

Центр ответил: МЫ УЖЕ ДАВНО ЭТО ПОЛУЧАЕМ, ИМП ПЛЮС.

Имп Плюс пошевелился.

Он обернулся вокруг четырех перешейков своего главным образом твердого зрения: и поскольку в то же самое время он постоянно открывал и закрывал направленный в мозг угол своего размаха от низа до верха, он сделал спираль. Не ту спираль смеха голубоглазой женщины вверх по его тяжелому позвоночнику, что отвернула его от двигателя его автомобиля; нет, не ту спираль, а спираль его собственных колебаний. Она была, во-первых, повсюду. И поле, более равное, чем сладкая влага ее крови и сахара, некогда разложенное на его гребнях, его трещинах.

Но его спираль сейчас вот что делала — хоть и не с тем полярным спазмом перефокусировки, как тычок в смешную косточку — она скручивалась внутрь на передней морщине, которая, как он полунадеялся, полудумал, может стать вместо кратера или богатой плоскости, и с сужающимся контуром спирали, но тем самым с увеличенной силой спираль затем погладила и распрямила ту переднюю морщину, открыла ее намного дальше.

Выскочила вспышка, как мысль отдельно от него.

Еще щепа, серебристая. Как те щепки, что висели в свете, опускавшемся возле водорослей. Гнутокрылые волны сложили в нее долгое расстояние. (Свет опускался повсюду.)

Щепка, которую выскочил Имп Плюс, плыла дальше. Она двигалась под наклоном.

Фигура, сияющая сквозь небеса под углом.

Гордая нить, запущенная Имп Плюсом, ее движение — долгое-долгое втянутое дыхание.

Потому ли она и двигалась, почему и продолжала двигаться?

«Суета», — сказала женщина в воде. Лежа там, она тогда не видела всего, что видел он. Но пока она не знала, что его гнев на Въедливое нездоровое желание, а тем паче на его досягаемость, куда Имп Плюса затянуло каким-то взаимным вращающим моментом, она видела, как его раздуло долгим глубоким вдохом. Это проступило у него на лице. (Он знал лицо.) Она тогда сказала: «Суета», — когда он сделал свой глубокий вдох, — но еще он ощутил, как растянулось его лицо и выросла плоть. (Суета?) Рост был ртом. Он надумал улыбнуться — потому что опять был уязвлен. (Куда шло время?) Частицы дневной дюны поблескивали ближе.