Владимир Колотенко - Прикованные к тени
- Да, - сказал я и стал слушать.
- Ой, - щебетала Соня, - я вся мокрая, представляете!..
Я прикрыл левое ухо ладонью и прижал посильнее к правому трубку.
- Да, - сказал я еще раз.
- Мы горим.
Я узнал голос Шута.
- Еще как! - сказал я.
Мы часто шутили.
- Рест, - сказал он очень спокойно, - мы сгорели...
Я его не понимал.
- Ты приедешь? - спросил я.
Он звонил из нашего филиала - полузаброшенного здания, где нам удалось организовать небольшой экспериментально-испытательный полигон.
- У нас здесь пожар, - сказал он еще раз.
- Рест, ты слышал, - Ната вырывала у меня трубку из рук, - ты слышал: Сонька беременна!
- Дай, - сказал я и посмотрел на Нату так, что она отступила. Я приложил трубку к уху, все еще теряясь в догадках.
- Рест, ты слышишь меня, - сказал Шут, - я не шучу, приезжай. Это какой-то...
Он не договорил. Мы молчали. Шут любил подшутить, мы к этому давно привыкли, но сейчас я верил тому, что он говорил: «мы горим!» Только этого не доставало! Большего удара я не мог себе и представить. И куда уж больше?! Мы и так прогорели по всем статьям. Неужели в самом деле пожар?! Я убью Шута, если он и на этот раз меня разыграл, решил я. Первая мысль была, конечно, о моих клеточках. Я вдруг вспомнил о них! Но разве мог я о них забыть!? Мои клеточки и вся первичная документация моей докторской диссертации, которой сверху донизу были набиты три железных сейфа! Все было готово для ее защиты, не было просто времени написать ее набело. И лень было тащить все домой.
- Рест, - снова набросилась на меня Ната, когда я положил трубку, - ты слыхал, Сонька беременна!
Я улыбнулся Соне и произнес негромко:
- Надо ехать.
- Куда!?
- Мы горим!..
- Ура-а-а!!!
Я дождался, когда стихнет гам. Все уставились на меня.
- Мы горим, - повторил я еще раз, - там пожар...
Они по-прежнему молча смотрели на меня. У Сони еще не успела сойти с лица улыбка, и на нее, без улыбки, невозможно было смотреть.
- Брось... шути...- сказала Ната, съев остаток слова.
- Надо ехать тушить, - сказал я, стараясь осознать сказанное.
Только Юра, как всегда, был спокоен.
- Зачем? - спросил он, и это короткое, неожиданно трезвое и звучное «зачем?» мне надолго запомнилось.
Как мы все уместились в «Жигуленок», одному Богу известно! Только Ушков остался, его резон был краток: не лягу же я поперек на ваши колени! А Валерочка пожалел свои новые выглаженные брюки: вы же видите! Через полчаса мы стояли в стороне и любовались тем, как легко и непринужденно управлялся пожарный с непокорным брандспойтом. Мощная струя белой воды извивалась змеей и с веселым шумом устремлялась сквозь обширный развал стены в пугающую, дышащую клубами пара и дыма, и огня темноту наших комнат. Свирепые причуды Змея Горыныча. И чем больше лилось воды, тем ярче вспыхивало пламя и гуще клубился черный дым из пробоины в стене. Еще бы! Все комнаты были набиты легковоспламеняющимися жидкостями и реактивами. Спирт, ксилол, толуол... Чего там только не было! Три Валерины канистры с бензином, приготовленные для поездки в Крым, трехлитровая капсула с ртутью, бутыли с растворителями... Взорвались они или нет? Я спросил об этом у кого-то из пожарной команды.
- Ты же видишь!..
Перед глазами у меня были только клеточки. Каково им сейчас?! Был полдень, небо было чистое, вовсю горело и светило солнце... На пожар сбежалось немало народу.
- Что случилось?
- Баня сгорела...
Смешно было это слышать: горит даже баня, полная воды. Ушков подоспел к тому самому времени, когда пламя, наконец, удалось сбить.
- Ну что тут? - спросил он, взобравшись на сухой кусок кирпичной кладки и прикрывая ладонью глаза от солнца.
- Да вот, - сказал я, - сгорели.
- У меня в ящике стола было шесть рублей, думаешь, сгорели? - спросил он.
Я уехал с госпожой Новицкой, ректором института, не дождавшись конца спектакля.
Прошел, вероятно, месяц, может, больше. Меня затаскали по каким-то комиссиям, следователи просто пытали:
- Кто поджег?!
Кто-то должен за все ответить. Потом Новицкая все уладила: обвинили в пожаре недавнюю грозу, смявший весь город буран, ветхую проводку и случившееся вследствие этих причин короткое замыкание... А меня злые языки обвиняли в поджоге. Дурачье и завистники! На кой мне этот поджог?! И еще меня обвиняли во многом таком, о чем я не мог даже мечтать: отравил, мол, всех парами горящей ртути! Взбрело же кому-то в голову! Говорят, что Валерочка тайно шептался с кем-то там... Ну да Бог с ним, с Валерочкой: воздастся и ему... Тогда я впервые узнал, как гадок может быть человек. Они были, как свора диких собак... Рвали кожу до крови и харкали желчью. Только Ушков помалкивал, он вообще куда-то пропал. Если бы не Новицкая - грыз бы я и сейчас сухари... А сегодня не найду времени даже позвонить ей!
Так познаются люди в свете неблагоприятных событий и так начинается слава. О, Господи!
Одним словом, тот пожар стал чертой, разделившей мою историю жизни на «до» и «после». Как мировая война, как рождение Христа, как первая невосполнимая потеря. Сначала я был поражен, потрясен: за что мне такая немилость? И только теперь, с высоты своей Пирамиды, ясно видно: это был знак Неба, вмешательство Бога. Тина так и сказала: «Пришло время платить. И начать все с нуля. Новое na4alo na4al». Какое начало, каких новых начал? Тина не объяснила, но и без объяснений было ясно, как день: нужно было выбираться из подземелья на свет. Тогда я этого не понимал. Единственное, что меня радовало в те, казалось мне, черные и жаркие дни, это то, что украли Юрину скрипку. Хоть она-то осталась целой!
Прошли месяцы...
Лена тоже рада: да, скрипка - это важная деталь нашей жизни! Мои мысли возвращали меня в те годы, а с ними и Лена приобщалась к нашему прошлому и теперь переживала его вместе со мной. И все это совершенно серьезно! Она как бы протягивала мне руку помощи в трудную минуту. И я старался удержать эту руку. И наслаждался ее рассказами. У нее тоже, оказывается, случались в жизни пожары.
- Турея - название, которое получило селение от фамилии графа, который владел землями. Было это давно, я мало об этом знаю.
Я заметил, когда Лена рассказывает о своей Турее (каких-то пара часов езды от Питера), у нее щеки горят румянцем, а глаза просто сияют!
- Деревенька горела два раза, два раза ее отстраивали, поэтому не
разрослась. Больше всего мне нравится, что я приезжаю туда, как в
свою семью. Очень теплые, дружеские отношения со всеми. Все рядом и никто друг другу не мешает. Я познакомилась этим летом еще с одним водителем (из соседней деревушки), который ездит туда каждые выходные и недорого берет. Так что - было бы желание... Все доступно. Хочешь там побывать? Поехали завтра?..
- Да я с радостью...
- Да, кстати, жители Туреи прочитали твою книжку, не все, конечно, но члены фанклуба поработали над ней основательно.
- Какую, - спрашиваю я, - какую книжку?
- «Охоту»! Твою «Охоту». Всем нравится...
А вот Тинка до сих пор не удосужилась!
Глава 28
Я потерял покой, мне снились кошмарные сны, у меня возникло множество проблем: семья, дом, работа, будущее...
Как-то поздним вечером я машинально приплелся в лабораторию. Я не мог найти книгу Альберта «Избирательная токсичность» и надеялся обнаружить ее в той дальней комнате, где у нас хранилось старье, она единственная уцелела в пожаре. Я не мог объяснить себе, зачем мне понадобилась эта „Избирательная токсичность»! На кой она мне? - спрашивал и спрашивал я себя. Но ноги сами привели меня сюда. Замок наружной двери, замененной после пожара, я легко открыл изогнутым гвоздем, который всегда носил в кармане. Замок можно было открыть небольшой монетой, кончиком ножа, булавкой, даже спичкой, если не прикладывать никаких усилий. Пропуская меня, дверь легко поддалась, приветствуя по-новому непривычным скрипом, вызвав во мне чувство вины. Я, и правда, был виноват: я забыл сюда дорогу. Запах гари, горелого пластика крепко ударил в нос. Еще бы! Ведь с тех пор, как пожар удалось погасить, эти двери ни разу не открывались. Нащупывая подошвой цементные ступеньки и скользя по стене левой рукой, я спустился вниз и привычно щелкнул выключателем. Лампочка не зажглась. В правой руке я уже держал большой латунный ключ от массивной железной двери. Года три тому назад нам сделали ее под заказ за два литра спирта, и теперь она уверенно охраняла тайны нашего подземелья.
Альберт был, конечно же, только поводом. Мои клеточки! Я не мог не помнить, что две недели назад, незадолго до пожара, сделал первую в своей жизни попытку изменить ход истории. Правда, никаких надежд я тогда не питал, просто бросил на обычную питательную среду свой волос из медальона - фамильной драгоценности, который всегда ношу на груди. Бросил и забыл? Нет. Такое не забывается. Но я не рассчитывал на скорый успех. А тут еще этот пожар!
