Управление - Андреас Эшбах
Хелена сделала шаг назад.
– Не думаю, – сказала она, – что я этого хочу. Нет, я не хочу.
В улыбке доктора Данцера мелькнула тень огорчения.
– Как уже сказано, в вашем разуме есть программная ошибка, в результате которой ваше мышление движется по неверной колее. По этой причине в данном случае не имеет никакого значения, чего вы хотите или не хотите.
* * *После операции Хелена почувствовала себя необычайно легко, словно освобожденной от давления, о котором она раньше даже не подозревала.
В остальном она не чувствовала никаких изменений. Если не считать огромной повязки вокруг головы, конечно.
В конце концов, было еще то преимущество, что ей разрешили некоторое время поспать на настоящей кровати с матрасом, стеганым одеялом и белым постельным бельем; что ее помыли и все тело было чистым; и что ее хорошо кормили, например овсяной кашей с консервированными грушами по утрам или гороховой кашей с рубленым мясом на обед – вкусные, надолго отнятые удовольствия.
Хотя ей и не разрешалось, она иногда трогала повязку, но та была слишком толстой, чтобы можно было разобрать, что находится под ней. Имплантат, объяснил ей доктор Данцер, от которого множество тончайших проводов, проложенных через мельчайшие отверстия в черепной крышке, подведены к мозгу. Доктор Менгеле и доктор Данцер тщательно измерили ее череп перед вмешательством и вычислили, куда должен попасть каждый провод.
И через имплантат, добавил доктор Данцер, она даже будет подключена к глобальной сети! Должно быть, она посмотрела на него довольно озадаченно, потому что он рассмеялся и сказал:
– Конечно, не значит, что в будущем вы станете получать электронную почту прямо в голову. Это означает только, что управление может осуществляться извне. Но вы ничего не заметите.
Наконец настал день, когда ее отвели в переговорную комнату, где за письменным столом сидел доктор Менгеле, а перед ним стоял доктор Данцер, который принял ее с сияющей улыбкой и попросил сесть на подвинутый ей стул. Хелена повиновалась и сидела неподвижно, пока он осторожно снимал с нее повязку, возясь с ножницами, она их только слышала, но не чувствовала.
Потом ее голова снова была свободна и казалась еще более обнаженной, чем тогда, после стрижки. Доктор Данцер ощупал ее череп, приговаривая:
– Хорошо, хорошо. Хорошо заживает. А когда волосы отрастут снова, совсем ничего не будет заметно.
Хелена подняла руку.
– Можно?
– Не бойтесь, – сказал он, после чего она осторожно провела пальцами по тонким шрамам и наконец нащупала имплантат, расположенный в правом верхнем углу черепа, в том месте, где имелось естественное уплощение.
Странно – она подумала о монетах, которые существовали в ее детские годы и были тогда деньгами. Имплантат был похож на такую монету, которую кто-то просунул через щель в коже головы. На монету в две марки.
Она опустила руку.
– Так что же теперь по-другому?
– Он еще не активирован, – объяснил доктор Данцер. – Этим мы сейчас и займемся.
Он взял со стола устройство, похожее на теннисную ракетку без струн. У него была толстая ручка с выключателем и длинным, оплетенным черно-белым волокнистым материалом кабелем, который он воткнул в розетку. Затем нажал на кнопку, после чего устройство начало тихо гудеть, и стал водить им вдоль ее головы, сбоку, сзади, спереди.
Хелена действительно почувствовала, как что-то изменилось в ее голове, в ее сознании. Внезапно возникла своеобразная настороженность, тревога, беспокойство. Она была взволнована без особой причины и ощутила что-то вроде повышения температуры внутри нее, как будто аппарат передавал энергию ее телу.
Доктор Данцер выключил его, опустил и спросил:
– Что вы чувствуете?
– Я не знаю, – растерянно сказала Хелена. – Не знаю, как это описать…
Ее взгляд избегал его, блуждал вокруг и упал на портрет Адольфа Гитлера, висевший на стене в простой раме. В этот миг вся энергия, поднявшаяся в ней, разрядилась в неожиданной волне возбуждения, нет, расположения, да, пылкой любви к фюреру, ангельское лицо которого, казалось, смотрело на нее прямо с этой картины, лично на нее, и будто уверяло ее, что он отвечает на ее любовь столь же сильно.
– Я чувствую, – взволнованно воскликнула Хелена, – что люблю фюрера. Да, я люблю его! Вообще-то я всегда его любила, но теперь мне совершенно ясно, что это так. О, я так хочу служить ему, беспрекословно подчиняться ему… рожать ему детей, да! Я хочу принадлежать ему целиком, целиком и полностью. Я люблю его, люблю, люблю, люблю его!
Она уже не могла усидеть на месте. Вскочила, в порыве чистейшего экстаза подняла правую руку и отдала честь во весь голос, потому что всему миру следует знать:
– Хайль Гитлер! Хайль, мой фюрер! Хайль! Хайль! Хайль!
66
Здесь было хорошо. Так светло. И они были добры к нему. Если бы он только мог все вспомнить!
Свое имя, например. Они иногда называли его, обращались к нему по имени, но он его постоянно тут же забывал.
Они давали ему вкусную пищу. Были очень дружелюбны. Добрые женщины. Иногда приходил мужчина, который брал его за запястье и серьезно смотрел; он этого боялся.
Но недолго.
Там птичка! Просто сидела на открытом окне и глядела на него. Пташка. А позади – небо. Облака. Это он еще помнил.
Но почему он вообще здесь? Этого он тоже не знал. Он так мало знал. Практически ничего.
Но они здесь очень дружелюбны, добры к нему. Особенно женщины. Иногда они приходили и переворачивали его на бок. Или мыли его, что всегда было очень приятно.
Если бы только он мог вспомнить! Например, свое имя. Почему они знали, как его зовут, а он нет?
И почему он вообще здесь оказался?
Ему приходилось так много спать. Даже когда было светло. Здесь было довольно светло. Но потом он всегда просыпался и не знал, где он и почему он здесь. Иногда он дрожал от страха, потому что не знал, что случилось.
Но они очень добры к нему. То есть женщины.
Иногда приходила одна, о ней он всегда помнил. У нее были седые волосы, и она никогда не смотрела на него, когда отбрасывала одеяло, поднимала ночную рубашку и делала приятные вещи с его волшебной палочкой. У нее было что-то жужжащее, и это ощущалось, о, какие хорошие были ощущения!
Она всегда останавливалась посередине, чтобы что-то натянуть на его волшебную палочку, но потом снова продолжала что-то делать жужжащей штукой, и от этого было хорошо, о, это было хорошо. При этом все в нем сжималось, напрягалось, он начинал пыхтеть и стонать, так хорошо было, а потом, в какой-то момент, происходило «ВУ-У-У!»,
