Андрей Кокоулин - Фотография на память

— Опа! — сказал парень, подняв указательный палец. — Это не здесь, чувак.

И они перебрались к вешалке.

Пока охлопывались карманы пуховиков и курток, Вадим твердил про себя: только бы Вика еще не прыгнула. Только бы не.

Предчувствие холодило живот.

Он подумал, что мертвая Вика может исчезнуть со снимка, и схватился за фотографию. Прижал. Развернул. Вика смотрела насмешливо.

Смотри, прошептал он ей. Живи. Не исчезай.

В каком это фильме было? Кажется, в "Назад в будущее", там тоже на фотографии…

— Ха! — парень, присевший у обувной тумбы, выловил ключ из черного ботинка. — Я, черт подери, велик. Велик, что спятал. Велик, что нашел. Велик!

— Можно? — спросил Вадим.

— Э, нет, — улыбнувшись, парень спрятал ключ в кулаке. — Я за тобой закрою. Пусть думают, как ты на крышу попал. Ну, если прыгнешь, конечно.

Вадим пожал плечами.

Они вышли из квартиры. Парень прошаркал в нишу к лестнице. Недолго поковырявшись в замке, он макушкой приподнял люк, а затем и совсем отвалил его.

Синее, пересеченное проводами небо заглянуло вниз, затекло прохладой и горечью, сбросило пятнистый кленовый лист.

— Поднимайся, чувак, — отступил в сторону парень.

— Спасибо… чувак.

Вадим поставил ногу на ступеньку из приваренного стального уголка.

— Слушай, — придержал его за полу куртки парень, — я открою тебя завтра. Где-нибудь к полудню. Выдержишь, чувак?

Вадим кивнул.

Он быстро поднялся по лестнице, выбрался на серый унифлекс крыши и опустил на место люк. Что ж, теперь ждать.

Надо только…

Люк, клацнув, приподнялся.

— Эй, чувак, — зашептал парень, — если ты хочешь испытать себя, я очень тебя за это уважаю. Ты тоже велик!

— Спасибо.

— И это, — лицо парня выразило тревогу, — если будешь превращаться в птицу, не ту, которая вниз, а ту, которая вверх, береги одежду.

— Что?

— Ты слышал, чувак, ты слышал!

Парень исчез.

Скрежетнули в проушинах дужки замка. Вадим постоял, ежась, огляделся и прошел по плоской, с едва заметным наклоном крыше до ограничительного бортика.

Гудел воздух в забранных кожухами вентиляционных шахтах. Покачивались усы антенн. Натужно пели лебедки в лифтовой надстройке.

Город, расчерченный улицами, заставленный теснящимися домами, с облетающей пеной аллей и сквериков, казался желто-серым. В окнах горело солнце, перемещались коробочки автобусов и автомобилей, спешили куда-то люди.

Поблескивала далекая река, а через нее тянулась тонкая гребенка железнодорожного моста.

Вадим снова достал фотографию. Не было никаких сомнений, снимали ее как раз отсюда, взяв на метр или два левее. Церквушка. Вывеска парикмахерской у Викиного правого локтя. Скол штукатурки.

Алька снимала с высоты.

Вадим повернул голову и увидел вентиляционный кожух с приставленными к нему поддонами. Вот оттуда, наверное.

В той реальности.

Он вздохнул. Провел по крыше инспекцию. Все шесть люков были закрыты. В дальнем конце обнаружился ящик с инструментами, видимо, давно забытый коммунальщиками. Ни птиц, ни надерганного с подмышек пуха.

Осторожно заглядывая вниз, убедился, что никто еще не прыгал — ни "скорой", ни толп, ни распростертой на асфальте фигурки.

Успел. Теперь ждать.

Он перенес несколько найденных у бортиков рулонов унифлекса в угол, навалил их горкой и спрятался за ними.

В темноте сойдет.

Холодно не было. В небе закручивались облака и мелькали точки птиц. Крапало мало, будто из худой брызгалки.

Хмыкнув, Вадим подумал, что уже вполне созрел как сумасшедший: уверовал в снимки с будущей датой, забрался на крышу чужого дома, караулит.

А девчока возьмет и не появится.

Это ведь еще надо как-то ключи заиметь. Да и мало ли мест…

Алька моя, Алька! Алечка…

Глаза закололо влагой, Вадим со свистом втянул воздух, сел, потирая ушибленный от резкого движения локоть. Ничего, там, в конце, чудо.

Там. Чудо. В конце.

Он повторил это вслух. И обнаружил, что не верит, нет. Знает. Так и будет. Чудо в конце. И девочка Вика заберется на крышу, чтобы спрыгнуть с нее, а он ее остановит.

Потому что по другому уже никак.

Вадим достал телефон и набрал номер.

— Вадим? Вадим, у вас все хорошо? — задребезжал в трубке взволнованный голос Скобарского. — Ответьте, Вадим!

Вадим зажмурился.

Тепло. Вроде бы второй день знаешь человека, но он уже тебе как родной. Бывает ли так?

Тепло на душе.

— Да, у меня все в порядке.

Голос дрогнул.

— Вадим, вы не скрывайте от меня ничего, — беспокоился Скобарский. — Вы мне теперь как сын!

— Нет, все хорошо, честно.

Он отключился.

В горле стоял ком. Телефон в карман куртки попал только с третьего раза. Лицо свело, стиснуло, и Вадим обнаружил, что никак не может прекратить улыбаться. Держи дрожащими пальцами, не держи — разъезжаются губы.

Нервное.

"Как сын". Дмитрий Семенович, что же вы? Зачем вы? Не нарочно убили. В сердце. В тайный стыд. В убогую память. Снова.

Тут себя не простить…

Поздний ребенок. Пестуемый. Любимый. Потакаемый. Чего Вадимчик хочет? Что Вадимчик любит? А маму поцелует?

Ну, беги-беги.

И Вадимчик побежал. И забыл, вынул из души. Жизнь в ярких красках закрутила, завертела, поцеловала взасос.

Он попытался вспомнить и не вспомнил, когда родители переехали.

Зачем в деревню? Почему? Продали "однушку", отдали Вадиму половину денег и уехали — то ли к сестре отца, то ли к сестре деда. Он не был там. Вернее, был, уже после, заходил перед тем, как идти на кладбище.

Серый бревенчатый крепкий домик. Половички. Две застеленные кровати. Ходики с гирьками, и одна провисла чуть не до пола.

В центре старенького серванта — его, Вадимова, фотография.

Стыдно. Он зажмурился, стуча пяткой в бортик. Потом затих. Родители встали за сомкнутыми веками: мама, полноватая, с толстыми, больными ногами, с нелепой заколкой в так и не поседевших волосах, худой, в противоположность ей, отец, в клетчатой рубахе с подвернутыми до локтей рукавами и шляпе-"пирожке".

А лиц нет.

Только у отца ловится розовая, бритвенно-тонкая, ползущая вправо ухмылка. И в этой ухмылке вся правда о нем, Вадиме. Противная, грубая, уродливая.

Забыл, сын?

Вадим запахнулся в куртку, сжался. Холодно. Выдуло все тепло. Алька, Алька, что мне делать?

Снимки мялись в кармане.

Небо темнело. Солнце жертвенно-красным вымазало подбрюшье далеким облакам. Шумела вентиляция. Снизу долетали автомобильные гудки.

Хлопнули крылья — шальной голубь приземлился на бортик метрах в трех, покрутил головой, опасливо косясь бусинками глаз, и пропал.