Виталий Забирко - Пришествие цивилизации (сборник)

— Так чо делать будем? — спрашиваю. — Пить будешь?

— Нет, — говорит, — мы не пьем. Мы эфиром питаемся.

Что ж, тоже дело. Знал я одного такого. Пристроился я как-то в парке на лавочке с чекушкой, стаканчиком, газетку расстелил, сырок плавленый почистил (это еще до перестройки было!), короче, культурненько так. Люблю культурненько. Подходит этот. Ногами шаркает, еле передвигает, а сам на стакан смотрит. Как кролик на удава, глаз отвести не может. Я ему: «Кыш, мол, самому мало!», а он меняй успокаивает: «Да не, — говорит, — у меня с собою есть, мне бы стаканчик токо». Ну дал я ему стакан. Жалко, что ли? Душа-то родственная… А он достает из кармана пузырек медицинский, с белым сургучем который, и полстакана эфира хрясь! Сырком моим занюхал и говорит: «Дурак ты, дурак! Химии не знаешь! Ты сейчас водки хряпнешь, а через два часа головка вава, а похмелиться не на чо. А я за копейку газировки трах! вода в желудок бух! а там с эфиром шпок! — гидролиз называется. До спирта. И мне опять же хорошо».

— Нет, — говорю зелененькому. — Эфир не буду. Алкаш я чистый, чем и горжусь.

Пробовал я как-то «Кармен» — духи которая, — баловство. Ни те удовольствия, ни расслабления — дурь и боль головная. И унитаз после меня неделю благоухал. Соседка (в коммуналке живу) месяц ко мне приставала, где я французский освежитель воздуха достал. «Ах, и я такой же хочу!»

— Ну что вы, — говорит зелененький этот. — Я вам эфир вкушать не предлагаю. У нас метаболизм разный. А прилетел я к вам контакт устанавливать.

«Метаболизм — желудок, значит, — думаю. — Чай наслышаны, тоже не ботфортом консоме хлебам».

— А чо это — контакт? — спрашиваю.

— Тут он и понес. У меня аж крыша поехала. Что. мол прилетел он к нам из другой галактики, что мы, мол, представители двух цивилизаций, братья по разуму, и, значит, без контакта нам ну никак нельзя. Ручками все машет, ножками сучит, и все куда-то на стол показывает — вот, мол, и корабль мой, межгалактический, на котором я сюда добирался.

Гляжу, и впрямь, среди моих общепитовских тарелок, что в столовой позаимствовал, стоит еще одна. Металлическая, и чистотой неестественной блестит — ни тебе хвоста селедочного, ни окурка. Но мелковата. Похоже, как от сервиза дорогого, что в музеях выставляют.

— И как же, — спрашиваю, — этот контакт делается?

— А просто очень, — говорит зелененький. — Мое сознание накладывается на ваше, а ваше — на мое. Вам передастся все достояние нашей цивилизаций, а мне — вашей. Только согласие ваше требуется.

— Нет, — говорю, — сейчас не могу. Сознание мое сейчас тяжелое. А поправить нечем. Закрыто еще все.

— А чем вы его поправляете? — спрашивает.

— А вот, — достаю из-под стола тару. — Там на дне капли три осталось.

Засуетился тут он, на стол соскочил, вокруг тары обежал, да и говорит: — Так за этим дело не станет. Пожалуйста!

Гляжу, и впрямь, уже не тара передо мной стоит, а пузырь полный, только что не запечатанный.

Понюхал — вроде оно. Плеснул в банку на дно, ввел осторожненько в организм — ей богу, оно!

— Ну, — говорю, — тогда сейчас приступим. Наливаю банку по самые края, выдыхаю на него, да как гаркну:

— Контакт!

И хрясь банку в себя.

— Контакт! — кричит он.

И тут меня словно по голове шибануло. Звездочки в глазах заплясали, галактики завращались, а я сам будто на корабле космическом их бороздю. Да только быстро все это сгинуло. Глядь, опять я в конуре своей. И лежит он, зелененький, передо мной на столе, ручки-ножки раскинувши, и не движется.

— Ты чо? — спрашиваю и осторожненько так его ногтем трогаю. А он что резиновый. И парок от него зеленоватенький такой, светящийся, поднимается. И тельце сморщивается, будто испаряется. Пока я пузырь опорожнил, так он совсем исчез. Нечисть, одним словом.

Но тарелка осталась. Я ее потом под пепельницу приспособил. Классная получилась! Как окурок в ней раздавишь, так по ободку огоньки разноцветные и заиграют. У меня ее потом кореш мой, Гарька, за полпузыря выдурил. Выдурить-то выдурил, а пузырь заныкал. Я ему потом в пивной морду начистил.

И все бы ничего, но как нарежусь в дрыбодан, то снится мне по ночам рубка корабля космического, звезды, да миры разные. Просыпаюсь я тогда, и если есть что, так ввожу в себя и успокаиваюсь. А нет, так сижу до утра, глаз не смыкаю, потому как спать боязно. Трезвые они там все, в мирах своих светлых.

ПРИШЕСТВИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

«…И ступил я на землю обетованную.

И принес на нее гордыню и скверну.

И люди приняли их за благо.

…И поведал я им, что есть грех.

И подивились люди, и стали грешить.

И возрадовались.

…И тогда открыл я им тайну покаяния.

И с тех пор они стали грешить и каяться.

А имя мое прокляли.»

1. И было лето. И был полдень

День выдался знойный, как и предупреждал акве Беструде. Нюх на погоду у него поразительный. Рубашка у Колори намокла от пота, но он старался не отставать от отца. Брюка — растение капризное, требующее ежедневного ухода. Отец работал вроде бы не торопясь: подпушивал мотыкой землю у корня, срезал слабые листья, спелую брюку аккуратно вынимал из гнезда, укладывал ее на междурядье, а в гнездо бросал два-три семени и присыпал землей. Но неспешные на первый взгляд движения отца были настолько размеренными и экономными, что Колори едва успевал относить к дороге спелую брюку и срезанные листья.

В полдень отец распрямил спину, посмотрел на солнце в зените и подмигнул сыну.

— Запарился?

— Немного, — честно признался Колори, смахивая пот с лица. Рубашку он давно снял и повесил сушиться на кол возле дороги.

— Пойдем, переберем листья.

Отец взял мотыку и направился к дороге. На его обветренном морщинистом лице не выступило ни капли испарины.

Перебирать листья после работы в поле было одно удовольствие. Они быстро разложили их на деревянные поддоны: свежие, сочные — на салат; подсохшие, срезанные у корня — на корм скоту; вялые, пожелтевшие — на зимнюю закваску. Когда они полностью рассортировали листья на три аккуратных стожка, на дороге показалась арба Пастролаги. Умел отец точно распределить работу, чтобы успеть к его приезду.

Пастролаги сидел на передке арбы и привычно причмокивал губами, подгоняя айреда. Толстый, неповоротливый айред тянул арбу с видом мученика, смотря на мир унылыми фасеточными глазами. Маленькие жвала беспрерывно двигались, ложнозубы, словно пальцами, месили густую, тягучую слюну, капающую и-зо рта.