Надежда Первухина - ПРОСНУТЬСЯ ЖИВЫМ

– Завидная уверенность,- хмыкнул Викентий.- Нет, здесь реланиума мало. Галоперидол - вот выход из ситуации!

– Слушайте, слушайте,- лихорадочно забормотала Надежда.- Черные убийцы - это вовсе не люди. Это черные сны и черные грехи. Это неотомщенные преступления и скрытые беззакония… Они проникают сквозь замки и запоры…

– Им «нет преград на море и на суше»,- подыграл Степан, которому порядком начинал надоедать весь этот оккультно-мистический бред.

– Они идут за мной, но если вы, повелитель теней, встанете на мою сторону и прикажете им оставить меня, они отступят,- отчаянно прошептала Надежда, глядя Викентию прямо в глаза.

Тот молчал, не зная, что ответить. Степан тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Девица явно была сумасшедшей. Причем сумасшедшей с мощным оккультным уклоном. Может, ей бригаду вызвать?… Нет, не стоит. Понаедут тут с носилками, с мигалками, с завыванием сирены…

Степан представил, как воет сирена кареты «скорой помощи», и внутренне поморщился. А потом вдруг понял, что закладывающий уши вой раздается вовсе не в его воображении.

Выли служанки. Они дрожащими комьями каких-то лохмотьев выползли на свет кухни и, простирая к Надежде костлявые длани, завыли:

– О-о, кошонгри! О-о, кошонгри! Оулиа ээу атупиро-о-о!

– Прочь! - отпихнула их ногой Надежда.

– Что они говорят? - спросил Викентий, а Степан смотрел на этих незагримированных обитательниц кладбищ с неподдельным ужасом и детским восторгом. Кажется, он этой ситуацией наслаждался. Это вам не переводы голливудских «Чужих» с мрачной Сигурни Уивер во главе! Тут, на линолеуме простой российской кухни такие чужие обретаются - Голливуду только утереться и молчать в тряпочку!

– Они пророчат мне смерть,- меж тем сказала Надежда Викентию.- Они чувствуют приближение черных убийц. На их языке они называются кошонгри.

Надежда встала прямо перед Викентием, положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза… А он вдруг подумал, что такие выражения лиц, как вот у этой девушки сейчас, бывают у больных раком детей и выброшенных на помойку щенят.

Такое выражение лица трудно натянуть как маску.

А еще труднее - отказать в помощи человеку, который так на тебя смотрит.

– Только не вздумайте снова реветь,- предупредил Викентий.- Что я должен делать? Зажечь освященные свечи? Воскурить травы? Начертить тройной магический круг для защиты?

– Я не знаю,- шептала Надежда.- Мне теперь почему-то все равно. Обнимите меня, пожалуйста.

– А это поможет?

– Но ведь и не повредит… Поцелуйте меня, Викентий. Почему мне приходится обо всем вас просить?

Они стояли и целовались посреди кухни. Степан посмотрел на это дело минут пять, а потом тихо вышел из квартиры и прихлопнул за собой дверь. Он не заметил, что следом за ним, словно комки мусора, в дверной проем выкатились странные служанки.

И была в квартире тишина.

И два целующихся человека, не замечавших ничего вокруг.

А потом что-то произошло.

Нет, тишина в квартире оставалась прежней.

И два человека по-прежнему льнули друг к другу.

Только стекла в окнах почернели и вспучились, как наволочки на ветру.

Только стены стали жидкими и расплавленным вязким гудроном потекли на засыпанный густым черным пеплом пол.

Пеплом, падавшим с потолка.

На двух людей, один из которых уже не был человеком.

Точнее, одна.

Викентий не мог кричать - мелкий пепел забивал горло - и только смотрел.

Как девушку, которую он только что целовал, словно окутывает покрывало из черного шифона. Покрывало из бесконечно движущихся черных невесомых частичек странного пепла. И как Надежда, в пароксизме отчаяния прижимавшаяся к нему, дипломированному магу, сама становится пеплом. Черным прохладным пеплом, струящимся с его плеч и рук к ногам.

А потом гаснет свет.

Как в театре, когда представление заканчивается.

Желто-синяя пама, струясь по камням своим гибким чешуйчатым телом, покидала гнездо. Инстинкт подсказывал ей, что делать этого не следует, особенно теперь, когда в гнезде есть кладка. Кладка остынет, если мать покинет ее, и не будет потомства, не заскользят среди камней и кустов молодые памы с яркой, свежей окраской чешуи…

Но ведь был и другой инстинкт.

Сильнее и древнее прочих.

Инстинкт Призыва.

Желто-синяя пама повиновалась Гласу Призывающего.

Она повиновалась Цели.

Через некоторое время камни под телом ползущей змеи сменились разогретым покрытием автомагистрали.

Это было омерзительно. Да, именно так смог охарактеризовать Викентий насквозь провонявший горелой резиной воздух своей квартиры. Именно эта вонь, волнами накатывающая из полуоткрытых окон в комнату, заставила дипломированного мага разлепить словно свинцом налитые веки и мутным взором посмотреть на окружающий мир. При этом окружающий мир с каким-то маниакальным упорством ускользал от размытого взгляда Викентия и ехидно подсовывал ему всякие глупые и никчемные детали, вроде сброшенного на пол пледа, тапочек, забытых на журнальном столике, и прочих натюрмортов.

Да еще пахло горелым.

Да еще кто-то на улице принялся вопить так, что хотелось пустить себе пулю в лоб.

– Ах ты, хромосомная аберрация, Митька, паршивец! Ты что же это себе позволяешь с утра пораньше! Чаво?! Это ты так мотоцикл чинишь?! Ты не мотоцикл чинишь, ты теорию Дарвина нарушаешь, ошибка в пептидной цепочке! А ну, глуши свою технику немедля!

Вышеприведенный монолог Викентий, не вставая с дивана, слушал с чувством глубокого удовлетворения. Реальность, благословенная проза обыденности и безмятежности бытия возвращалась к нему. И немалую роль в этом сыграли дворовый байкер Митька, у которого беспрестанно ломалась его «хонда» собственной сборки, и ругавшая Митьку почетная пенсионерка Зинаида Геннадьевна Мендель-Морган. Зинаида Геннадьевна всю свою жизнь отдала науке - работала уборщицей в НИИ цитологии и генетики - и потому считала своим гражданским долгом воспитывать байкера Митьку согласно постулатам хромосомной теории… Митька воспитанию поддавался плохо. Поэтому при каждой новой починке его «хонда» воняла еще пуще и отравляла атмосферу так, словно во дворе их многоэтажки побывали кошонгри.

Что?!

Викентий вскочил с дивана как ошпаренный. Затравленно оглядел привычный бардак в своей комнате и ринулся на кухню.

И все вспомнил.

Нет, на кухне не было осколков оплавленного почерневшего стекла, обгорелых стен и слоя жирного пепла на полу. Кухня оставалась абсолютно обычной кухней застарелого холостяка и лишенной какого бы то ни было признака того, что здесь произошло вчера.