Ирина Адронати - Марш экклезиастов

2. Он не разу не попытался обвинить меня в педофилии или в жестоком обращении с малолетними.

3. Каждый день ровно два часа он посвящал научной работе, хотя ему было строго-настрого сказано: пока не вырастет — никаких симпозиумов.

4. Я сохранил сравнительную ясность рассудка.

5. Несмотря ни на что, я продолжал ждать обещанный парабеллум…

Так было, пока не наступил тот самый день.

Пока поганец слизывал тортик, я восстановил соединение, залез на нужный порносайт и, воспользовавшись паролями поганца, снёс к чёртовой бабушке компрометирующий ролик. Откуда у меня пароли поганца? Есть такая шпионская программка, которая записывает все нажатия клавиш. Это элементарно, Ватсон.

Далее: нужно было решать, что делать с Леночкой. Она порывалась сбежать хоть во всём мокром, хоть в шторе, хоть без шторы… Сначала я её уговорил отсидеться в моей комнате, которая запирается изнутри. Вот видишь: запирается. И только ты можешь открыть… Я дал ей с собой пузырёк валерьянки и чаю. Чуть разрядив таким образом обстановку, я стал думать, как жить дальше. И ничего не оставалось, как звать на помощь. Сначала я попытался дозвониться до Светланы, но дома её не оказалось, а при звонке на мобильник обиженный робот сказал мне, что этот абонент более не обслуживается. Ничего не оставалось, как позвонить Девочке-Ирочке. Она бросила всё (слышно было, как там что-то упало) — и примчалась. Благо, тут у нас минут пятнадцать ходу — так что она управилась за пять.

С Девочкой-Ирочкой нас связывают давние и прочные отношения. Это в её спасении участвовал поганец в бытность свою поэтом и депутатом. Это из-за неё началась война с ящерами. И если бы на той войне давали награды и знаки отличия, мы с ней носили бы по нашивке за боевые ранения: меня тогда вроде как отравили, а сломанную в нескольких местах руку Девочке-Ирочке потом чинили ещё почти год. После войны Девочку-Ирочку мне поручили. Дело в том, что она очень долго боялась всего на свете. Машин, мышей, собак, темноты, толстых тёток, проволоки, электрических лампочек… Сначала её пытались лечить у врачей, но становилось только хуже, Ирочкина мама решилась пойти к знакомой цыганке — к Светлане, а Светлана действительно помогла: она сказала, что заговорить страх, конечно, можно, но это значит, что он просто затаится и вылезет наружу в какой-то жуткой форме и в самый неподходящий момент. Страх нужно побороть самому.

И Девочка-Ирочка стала убивать свои страхи, подкарауливая их по одному. А я страховал. Знаете, я крепко зауважал её после этого. Представляете: спичка с косичками, коленки подкашиваются, кулачки сжаты, уже пятую толстую тётку пропускаем, потому что Ирочка с места сдвинуться не может, наконец начинает шагать, подходит прямо к очередной тётке и выпаливает: «Скажите, пожалуйста, который час?» — и так она это произносит, такой у неё при этом вид, что тётка роняет сумку и убегает…

В общем, много чего было.

И много чего стало потом, когда отец и Шаддам свозили её в Армению, в Ехегнадзор, где похоронен дядя Коминт, вытащивший Ирочку из того подвала в Крыму. Она в него вцепилась тогда и долго не отпускала от себя, а потом он погиб.

Наверное, там, в той поездке, отец или Шаддам ощутили в ней что-то особенное. Сначала для неё пригласили учителей рисования и лепки, потом устроили в художественное училище — так сказать, вольнослушателем. Главное, что Девочка-Ирочка могла возиться в их мастерских хоть сутками, хоть неделями…

У неё привычка такая: что бы ни подвернулось под руку — лист бумаги, соломинка для коктейля, штора, веточка, носовой платок — начинает вертеть и что-то из этого делать. Когда бумага, то это называется «оригами», а когда шнурки для ботинок — то я не знаю, как и назвать. А ей по барабану. Она говорит, я просто узелки завязываю.

Барабаны она, кстати, тоже делала…

Но главное не это. Главное, что если на кого можно положиться во всём, то это на неё. Несмотря на спичковидность и раннюю молодость.

Вот оцените: прибежала, поняла, что у меня на руках голая полоумная женщина — и никаких вам швыряний тортами, мексиканских воплей и прочего; оценила примерно размерчик, побежала и принесла подходящую одёжку. Потом они сидели, запершись и шушукаясь, и в результате: да, полная комната всяческого бумажного зверья, да, занавески завязаны в розочку, — зато Леночка одета и причёсана, о происшедшем практически забыла, а когда потом будет вспоминать, то просто с лёгким нервным смехом. Да, Девочка-Ирочка — это вам не «Клуб ?-24/7»…

Где-то в половине девятого они засобирались, Леночку надо было проводить домой, платье и бельё её не высохли (я просто забыл про это, а уж она и подавно забыла), идти в принесённых Ирочкой вещах ей было впадлу — но представьте себе: два-три взмаха ножницами, два-три взмаха иглой, метр толстого кручёного шнура, старая цветастая маменькина шаль — и на Леночке уже не дачная байковая ковбойка и растянутые до невозможности джинсы, а что-то вполне «от-кутюр», этакий авангард, немного смело, но почему нет?

Итак, они ушли, и тогда из добровольного заточения выбрался поганец. Он был тих и подавлен — и всё, чего хотел, это посмотреть телевизор. Он потом объяснит…

Я почему-то не сомневался, что объяснения будут исчерпывающими. Например, что это был эксперимент по совращению малолетних, поставленный поганцем на себе — как оно и подобает настоящему учёному… Но сейчас мне не хотелось ни объяснений, ни разглагольствований. Я молча включил ящик.

И окаменел.

Барселону, где сейчас были родители, практически снесло с лица земли. Чудовищный ураган, несколько подземных толчков, падение метеорита… число жертв неизвестно, но наверняка исчисляется тысячами… территория оцеплена силами… команды спасателей прибывают… размещение беженцев… есть и россияне… всяческая помощь оказывается…

Почти ни черта не показывали: ну, развалины издалека и с большой высоты, ну, пожар; страшно испуганные люди среди какого-то барахла; ряды палаток, вертолёты, полевые кухни; кто-то что-то говорит в камеру… в общем, обычные и как бы взаимозаменяемые съёмки, они словно бы кочуют из репортажей об одной катастрофе в репортаж о другой. Я сидел и смотрел, а потом встал и куда-то пошёл. О поганца я споткнулся, но он этого не заметил. Я пришёл к телефонному аппарату и набрал какой-то номер. Набрал не сразу, потому что восьмёрка долго была занята. Наконец отозвался знакомый голос тёти Ашхен:

— Нет! Я сто раз тебе говорила и двести раз скажу…

— Тётя Ашхен, — позвал я.

— Стёпа? Мальчик мой! Во-первых, не волнуйся: Петька сказал, что с Арменчиком всё в порядке, жив-здоров, а значит, и твои тоже. Не знаю, где они сейчас…