Сергей Лукьяненко - Чистовик

— Чего?

— Фонит. Радиация. Как в Чернобыле.

— Сильная? — насторожился я. Марте все равно, она функционал, а вот мне…

— Не сильная. Не бойся. Если не жить там, не спать на земле, не дышать долго их воздухом — то нормально.

Не поддавшись на мрачный антураж Земли-шестнадцать, я, похоже, заработал у Марты какие-то призовые баллы. Во всяком случае, смотрела она на меня куда доброжелательнее. И даже спросила:

— Есть хочешь?

— Конечно.

— Хорошо. Сейчас подберу тебе одежду… — Она замялась, но все-таки продолжила: — Если хочешь, я приглашаю поужинать в Эльблонге.

— Не привык, чтобы меня приглашали женщины.

— И что же? — Как мне показалось, в ее голосе мелькнуло разочарование.

— Придется привыкать, — со вздохом сказал я.

5

Сходство города Эльблонга с Кимгимом не ограничивалось одной лишь фонетикой названия. Городок был еще и застроен домами в стиле «Центральная Европа, эпоха Возрождения и далее». В принципе таких городов полно — там, где их пощадил пресс Второй мировой, где не поработали немецкие пушки, русские «Катюши» или американские «Б‑17». Но несмотря на все старания реставраторов, возраст зданий виден. Свернешь с туристической тропки — и наткнешься на облупившуюся штукатурку, осыпающуюся кладку, прогнившее дерево и выщербленный камень.

Здесь же, как и в Кимгиме, все было свежим. Живым. Новеньким. И брусчатка, и фахверковые строения в немецком стиле. Между двумя такими зданиями и была зажата башенка, в которой жила Марта, — со стороны Эльблонга она выглядела узеньким, в два окна трехэтажным домом. Как это водится, обычные люди к дому не присматривались — иначе кого-то мог бы насторожить яркий солнечный свет, прорывающийся в окно третьего этажа. Наверное, Марта оставила открытым окно со стороны Антика…

Мы с Мартой сидели в маленьком ресторанчике, в котором ее явно хорошо знали. Нас с улыбкой провели на второй этаж, где было-то всего пять-шесть столиков. Усадили за самый уютный — у выходящего на площадь окна, от остальных отгороженный увитой цветами деревянной решеткой.

Марта насмешливо посмотрела, как я изучаю меню на польском языке, и сама сделала заказ на двоих. Когда официант отошел, спросила:

— Непонятно?

— Слишком много похожих слов, — пробормотал я. — Поэтому и непонятно. Ты что заказала?

— Борщ. Тут очень хороший борщ. Свинину с яблоками. Салат из сельди. Выпить — зубровку.

— Ух ты. Давно хотел попробовать настоящей польской кухни, — сказал я. И, видимо, опять недооценил Марту — она иронически прищурилась.

— Хочешь чего-нибудь народного? Аутентичного? Хорошо. Сейчас закажу тебе на первое — чернину, на второе — фляки…

— Стоп! — Я поднял руки. — Я парень умный, я подвох чую за версту. Борщ — это замечательно! Я готов признать, что его и придумали в Польше.

— В Польше, — твердо сказала Марта.

Официант принес графинчик с прозрачной жидкостью, в которой плавала тонкая травинка.

— Это не ваша… зубровка, — сказала Марта с презрением. — Это настоящая. С травинкой!

Против правды не попрешь — вот и я не стал спорить. Тем более со спасительницей. Наверное, она была знакома с каким-то очень противным русским, иначе с чего бы такая непрерывная ирония и противопоставление?

Зубровка и впрямь была вкусной — мы молча выпили по рюмке. И борщ великолепный.

— Я утром в Харькове борщом завтракал, — сказал я, стараясь завязать непринужденный разговор. — Сегодня в Польше ужинаю. У меня день борща.

— На Украине вообще не умеют готовить борщ, — фыркнула Марта. — У нас переняли, только все равно — наш борщ лучше.

Несмотря на то что Украина и Россия давно уже не были единой страной, я почувствовал легкую обиду и покривил душой:

— Не знаю, не знаю. Украинский мне больше понравился!

— Это в тебе говорят русские колониальные комплексы, — сказала Марта уверенно. — Все непредвзятые люди знают, что в Польше борщ лучше. Ты селедку попробуй! Вкусная?

— Вкусная, — жуя знакомую с детства селедку, сказал я.

— У нас тут ловят. — Марта ткнула рукой в темноту, будто мимо окна плыл сейнер.

— Эльблонг на море?

— На Балтийском. А ты не знал?

— Ты знаешь, где расположен Урюпинск? — ответил я.

— Знаю. Город в Волгоградской области…

— А без способностей функционала?

Наконец-то у Марты кончился запас национальной гордости — и проснулось любопытство.

— Ты все забыл? Все способности потерял?

Я кивнул.

— А как же ты убил акушерку?

— Да так… — невнятно ответил я. — Не хочу об этом…

— Странный ты. — Марта закурила, протянула сигареты и мне. — Никогда таких не встречала…

— А ты знаешь многих функционалов?

Она молчала, затягиваясь сигаретой. Неохотно сказала:

— У нас тут… трое живут. Я, Дзешук и Казимеж. Дзешук — повар. Не здесь, у него на окраине ресторан. Казимеж — портной. Еще двое могут сюда дойти с хуторов. Квиташ — он мясник. Кшиштоф — полицейский. Земля-шестнадцать — необитаема, Янус, можно сказать, тоже, во всяком случае — функционалов у них нет. В Антике живет Саул. Он функционал-стеклодув. Раб. Он хороший… — Секундная заминка подсказала мне, что Марту и Саула связывает больше, чем знакомство. — Но очень занятой.

— Немного, — подытожил я.

Только сейчас мне стало понятно, как тяжко на самом деле давит «поводок», приковывающий функционалов к их функции. Это у меня были тепличные условия — вокруг вся огромная Москва, да еще и Кимгим, да еще и Заповедник — и современный мегаполис, и уютный, будто из книжек Жюля Верна и Диккенса явившийся город, и теплое ласковое море. А вот разбросанные по городам поменьше, а то и вообще по селам функционалы были на самом-то деле глубоко несчастными людьми.

И Василиса в своей кузне.

И Марта в своей башне.

— Еще есть акушер, — вдруг добавила Марта. — Тот, кто делает функционалов. У нас, в Европе, это мужчина.

— Тоже поблизости живет?

Марта удивленно посмотрела на меня:

— Нет. Не знаю. Какая разница, у акушеров поводка нет! Он вообще-то то во Франции, то в Германии живет, но порой сюда заходит. Это он меня сделал функционалом.

Мы выпили еще по рюмке.

— Тебе сколько лет? — спросил я. — Извини за такой вопрос, но…

— А сколько дашь?

— Двадцать.

— Двадцать и есть.

— И ты уже девять лет как функционал?

— Да.

Я даже не нашелся, что сказать. Я почему-то был уверен, что функционалами становятся только взрослые. А что чувствовала эта девочка, которую внезапно перестали узнавать родители, соседи, учителя? Как она росла — в своем родном городке, где знала каждую улочку, каждую лавочку? Что испытывала, сталкиваясь с матерью и отцом?