Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит
Поблуждав по улицам еще темнее и у́же прежних, я нашел другой постоялый двор, с такой же выцветшей вывеской и во всех отношениях мало чем отличавшийся от первого. Дверь была заперта, и, в страхе постучав, я нисколько не удивился, когда другой похожий на мертвеца человек с похоронной торжественностью сообщил:
– У нас не найдется для тебя крова. Все комнаты заняты музыкантами и плакальщиками, что прибыли на похороны леди Мариэль, и они потребовали себе все вино.
Страх мой пред этим городом еще возрос, ибо выходило, что все жители Мальнеана были заняты приготовлениями к погребальному обряду над здешней леди Мариэль. Точно так же становилось ясно, что из-за этих самых приготовлений мне придется бродить по улицам всю ночь, и к моим ужасу и недоумению добавилась крайняя усталость.
Не успел я далеко отойти от второго постоялого двора, как вновь раздался колокольный звон, и я наконец понял, что доносится он из-под шпилей внезапно появившегося в тумане передо мной большого собора. В собор входили люди, и любопытство, сколь бы болезненным и опасным я его ни считал, заставило меня последовать за ними. Отчего-то мне казалось, что здесь я смогу больше узнать о мучившей меня тайне.
Внутри царил полумрак, и множества свечей едва хватало, чтобы осветить просторный неф и алтарь. Священники в черном, чьих лиц я не мог различить, читали молитвы, но слова их доносились до меня как во сне, и я ничего не слышал и не видел, кроме богато украшенного гроба, в котором лежало недвижное тело в белом. Гроб был усыпан цветами всевозможных оттенков, и их томный аромат, словно болеутоляющее, проникал в мое сердце и мозг. Точно такие же цветы бросали на гроб Мариэль, и даже тогда, на ее похоронах, их запах на мгновение притупил мои чувства.
Словно в тумане я осознал, что кто-то стоит подле меня.
– Кто там лежит? – спросил я, не сводя взгляда с гроба. – По ком читают молитвы и звонят колокола?
– Это леди Мариэль, – медленно произнес в ответ замогильный голос. – Она умерла вчера и завтра будет погребена в склепах ее предков. Если желаешь, можешь подойти и взглянуть на нее.
Подойдя к краю гроба, с которого свисали, подобно хладным флагам, роскошные покрывала, я увидел лицо женщины, что лежала в нем с безмятежной улыбкой на губах; на ее закрытые веки падали мягкие тени. И лицо это принадлежало той самой Мариэль, которую я когда-то любил, – в том не было никаких сомнений. Волны времени застыли на лету, и все то, что некогда было или могло быть, все существовавшее в мире, кроме нее самой, превратилось в ускользающие тени; и так же, как прежде – вечность или мгновения назад? – душа моя разрывалась от горя и раскаяния. Я не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть, не мог даже заплакать, ибо слезы мои превратились в лед. И со всей жуткой определенностью я понял, что единственное в своем роде событие, смерть леди Мариэль, отделилось от всех прочих, вырвалось из связи времен и обрело для себя место, где оно могло бы свершиться с уместной мрачностью и торжественностью, а может, оно даже построило вокруг себя весь этот гигантский лабиринт призрачного города, ожидая моего предназначенного судьбой возвращения сквозь туман обманчивого забытья.
Наконец чудовищным усилием воли я отвел взгляд и, с трудом передвигая налившиеся свинцом ноги, поспешно покинул собор, желая найти выход из мрачного лабиринта Мальнеана к воротам, через которые я сюда вошел. Но это оказалось нелегко, и я много часов бродил по слепым и душным, словно могилы, улочкам и извилистым переулкам, что вновь и вновь возвращали меня к своему началу, пока не выбрался на знакомую улицу, и теперь мог несколько увереннее направлять свои шаги. Из-за тумана уже поднимался тусклый, лишенный солнца рассвет, когда я пересек мост и вновь вышел на дорогу, уводившую прочь от этого рокового города.
С тех пор я немало путешествовал и побывал во многих краях. Однако ни разу не возникало у меня желания вновь посетить те древние обители тумана, ибо я страшусь снова оказаться в Мальнеане и обнаружить, что его жители все так же заняты приготовлениями к похоронам леди Мариэль.
Воскрешение гремучей змеи
– Как я уже говорил вам, коллеги, я ни на грош не верю в сверхъестественное.
Слова эти принадлежали Артуру Эвилтону, чьи рассказы о призрачном и жутком часто сравнивали с творениями По, Бирса и Мейчена. Одаренный богатым воображением, он умел создавать дьявольски убедительные подробности, ткал чудовищную паутину намеков, удивительным образом овладевая умами читателей, включая зачастую и тех, кто обычно не расположен к литературе подобного рода. Он часто хвалился, что воздействие его произведений на читателя имеет под собой вполне рациональную и отчасти даже научную основу, играет с элементами подсознательного ужаса и древними суевериями, что скрываются в сознании большинства человеческих существ; однако сам он утверждал, что решительно не верит ни в какие оккультные и мистические явления и никогда в жизни не испытывал перед ними ни малейшего страха.
Слушатели Эвилтона посмотрели на него слегка вопросительно. Джон Годфри, молодой художник-пейзажист, и Эмиль Шулер, богатый дилетант, попеременно забавлявшийся литературой и музыкой без особо серьезных намерений, – оба они были старыми друзьями и почитателями Эвилтона. В тот день они случайно встретились в его доме на Саттер-стрит в Сан-Франциско. Эвилтон, сидевший за письменным столом перед стопкой исписанных аккуратным почерком листов, отложил работу над новым рассказом, чтобы поболтать с приятелями и выкурить с ними трубочку-другую. Внешность его была столь же непримечательной, как и его почерк, и более подошла бы какому-нибудь адвокату, доктору или химику, нежели сочинителю причудливой фантастики. Помещение его библиотеки было обставлено довольно роскошно, как и подобает обиталищу спокойного и рассудительного джентльмена, без всякой экстравагантности. Необычно смотрелись только два стоявших на столе тяжелых медных подсвечника в виде атакующих змей и свернувшееся на невысоком книжном шкафу чучело гремучей змеи.
– Что ж, – заметил Годфри, – если что и может убедить меня в реальности сверхъестественного, так это ваши рассказы, Эвилтон. Я всегда читаю их при свете дня и после наступления темноты не стану этого делать даже на спор… Кстати, над чем вы сейчас работаете?
– Пишу рассказ о чучеле змеи, которое внезапно оживает, – ответил Эвилтон. – Я назвал
